Дар

— Хорошо‑хорошо! Только один момент‑с.

Корделия оглянулась на угол помещения, и прядь ее светло‑рыжих волос выпрыгнула из‑под шляпки, скользнула по плечу. Йоониберг невольно засмотрелся. Не глядя, он вложил девушке в руку желтый томик из саквояжа. Та уже дрожала от напряжения — она все стояла на цыпочках, и солнце зажигало золотом черные волосы. Подошел угрюмый рабочий. Он снял кепку, встал на колени и заглянул под белоснежное платье. На миг Йонниберг подумал, что надо охладить пыл мужчины, но ничего не сказал и только сунул розу из саквояжа в свободную руку девушки. Цветок упал.

— Имейте совесть! — крикнул женский голос из толпы. — Вы в музее, а не в борделе!

— Очень сомневаюсь! — захохотала троица студентов, и по залу пробежали глумливые смешки.

— Йон, reho! Я ухожу, — Корделия снова достала часы и сделала шаг в сторону.

— Сейчас! — Йонниберг торопливо поднял розу и снова вложил в руку «предмета». К раздражению Йонниберга, цветок снова выпал. По скуле девушки скатилась капелька пота и заблестела над краешком губ. — Ну погоди. Та смотрительница! Помнишь? Ведь похоже‑с… ведь…

— Reho! — перебила Корделия. — Ne mija… Я не хочу.

Она пошла через толпу, все смотря на часы. Йонниберг со злости втиснул цветок в руку девушки — ее лицо побледнело — и поспешил за Корделией. Уже в толпе, в поте и голосах, Йонниберг оглянулся и почувствовал холодок. Да, девушка сжала розу, но по белой от напряжения руке, по белому мизинцу скользили алые капли. Летели на пол, собирались в лужицу. «Предмет» все‑таки был живой, разве что пластыри, которые шутники наклеили на зеленые глаза, создавали жуткое впечатление поднявшегося из могилы трупа.

* * *

Стефан безразлично смотрел на багровое пятно, в котором лежали оплавившиеся, переломанные и затоптанные свечи. Три с одной стороны пятна и два с другой. Грязно‑белое месиво на буром фоне — однажды Стефан видел такое, когда пушечным снарядом убило его супругу и сына.

Работник музея — безликая фигура в брезентовике и противогазе, что маячила на краю зрения, — шаркнул и тихо сказал:

— Ну не мог я на такое смотреть.

Стефан моргнул и отвел взгляд от засохшей крови.

— Право слово, я вас не виню.

— Она же сама сказала…

— Конечно.

— …если ее жизни явно ничего не будет угрожать, то я должен молчать и не мешать посетителям. Я и не мешал. А потом не выдержал, ушел. Ну не мог на это смотреть! Чтобы до таких мест у женщины прикасались, да у всех на виду. Хуже, чем в балете. Я девять лет женат и такого не позволяю себе с супругой, а тут… Ну не мог я!

Стефан зевнул и на миг прикрыл тяжелые веки.

— Может, если бы я остался, если…

— Если так, и вас тоже жгли бы в крематории, — устало перебил Стефан. — Или усыпляли бы в больнице, хе‑хе.

— Хоть кто‑то поправился?

Стефан покачал головой и с трудом открыл глаза. За окном занимался серый рассвет, и фигуры в нишах проступали из теней.

— Право слово, а что это за морды у вас стоят?

— Это? Я… вы же спрашивали.

У Стефана похолодело под сердцем. Подобные слова говорили все чаще и чаще, и закрадывалось подозрение, что это неспроста.

— Вы уж повторите для старика, не сочтите за бестактность, хе‑хе.

— Это боги Севера, — с гордостью сказал работник музея.

Стефан тяжело вздохнул.

— Из самого Эвесского храма.

Стефан не знал, что это, и промолчал.

— Им по несколько тысяч лет, — уже с некоторым отчаянием сказал работник. — Они старше нашей цивилизации.

Стефан сцепил руки за спиной и покачнулся с носка на пятку.

— Говорят, раньше люди считали пчел божественными существами. За их, тасказать, организованность. М‑да, — Стефан еще раз покачнулся. — Вот скажите, вы мне и каракули на пьедесталах прочитать можете?

— «Каракули»? Это… это часть Песни!

— Да ну?

— Да… С приходом монотеистических религий языческие религии стали отмирать, и у северян это отразилось в легенде, согласно которой их боги отвернулись от предавших их людей. И возникла Песнь, которая гласила, что однажды старые боги вернутся, чтобы предречь конец сущего.

Стефан повернулся к окнам на залив и стал рассматривать пустынные улицы внизу.

— Вот ведь конфуз, хе‑хе.

— Ну как… как во всех пророчествах. «И каждая душа во мраке том исчезнет под Маррашевым судом, и будет проклята влачить остаток дней среди гниющих тел, среди костей людей». Ну и так далее. А вот он, — работник показал на статую воина с факелами за плечами, — здесь вообще не должен быть. Это обычный человек.

— Что ж вы сюда такую бандуру зря притащили?

— Банду?.. Как раз он был причиной ухода древних богов! После соединения племен в Великую Орду Арнадотир объявил себя Богом‑человеком. Так он создал новую религию, и… обидел старых богов.

— Это зря.

— По легенде к старости он раскаялся, ибо люди воистину осиротели без старых богов, и ушел вслед за древними, чтобы попросить их вернуться. Его путь лежал через царство мертвых, царство созвездий, и царство пустоты, и он закрепил на каждом плече, — работник показал на статую, — по факелу, чтобы боги издали заметили его в темноте внешних царств.

— И как? Увидели?