Дар

Дар

Changelling

В среду пошел снег. Гнилое небо испражнялось серыми тяжелыми хлопьями. Снег моментально таял, покрывая улицы грязью своего разложения.

Проснувшись около десяти, Семен Владимирович Бальтазаров, человек уже не совсем здешний, странный и запутавшийся в своей сакраментальности, еще не открывая глаз, понял, что умирает. Боль, некоторое время тому назад укоренившаяся в груди, теперь усилилась, заполнив собой всю грудину. Болела и спина, тянуло в левую руку, сводило нижнюю челюсть.

Бальтазаров охнул и попробовал было встать, но тотчас же упал на кровать — до того закружилась перед ним комната. В глазах моментально потемнело.

«Эко меня», — отстраненно подумал Семен Владимирович и медленно, с опаской повернул голову вбок. Некоторое время он тупо разглядывал хилую, ситцевую спину жены. Ольга Александровна Бальтазарова глубоко дышала во сне, завернувшись в свои грезы, будто в саван.

«Вот же тварь! — взъярился Семен Владимирович, и смерть в его груди тотчас же отозвалась острой вспышкой боли. — Так, поди, и сдохну, пока она спит. Никто! Никто! Никому!» — он несколько запутался, и даже всплакнул было, но вскоре успокоился и, аккуратно протянув правую руку, несильно толкнул жену в бок.

— Давай, давай, просыпайся. Умираю я, — бубнил он, морщась от боли. — Вызывай врачей, вызывай.

Жена согласно похрапывала в ответ.

В тоске Бальтазаров принялся вовсю колотить Ольгу Александровну по спине. Комната опасно раскачивалась перед глазами, пасмурный утренний свет мерк. Что–то подсказывало Бальтазарову, что стоит ему хотя бы на мгновение закрыть глаза, и он обязательно умрет.

— Ольга! Ольга! — заверещал он что есть мочи и, превозмогая боль, саданул изо всех сил.

В груди разлился огонь, и Бальтазаров почувствовал, что падает, падает в смерть, словно в бесконечный наполненный черным снегом сугроб. Из полутьмы услыхал он голос жены. Смысл ее слов ускользал от него, но он все же нашел в себе силы, как ему казалось, внятно, прошептать:

— Инфаркт у меня, Оля. Скорую.

И умер.

Бальтазарова похоронили в субботу. К 11 часам его тело, облаченное в коричневый костюм с короткими донельзя рукавами, покоилось в гробу, установленном на двух табуретах возле дома. Ольга Александровна с сыном Степаном и лучшим другом Бальтазарова — невменяемым поэтом Кириллом Снарядовым, сидела на стульчике возле гроба и не мигая смотрела на мужа. Все казалось ей, что вместо Семена Владимировича в гробу лежит некое силиконовое подобие, дорогая кукла, одетая в мужнин костюм. Сын

Степан дегенеративно мялся неподалеку. Был он пожилым уже мужиком, жилистым и тертым. Отца Степан недолюбливал еще с тех пор, как Бальтазаров–старший крепко поколотил его в юности, и не без причины.

«А пусть и сдох, — думалось Степану, и от мысли этой он ухарился все больше. — Ведь теперь другая жизнь пойдет, другая жизнь, робяты!»

Внутренне улыбаясь перспективам этой другой жизни, он, впрочем, не совсем отдавал себе отчет, в чем она будет заключаться. Бредилась ему невнятная пока еще свобода от отцовских тенет и рыхлая соседская девка — сорокапятилетняя Зина, что строила ему глазки каждый раз, когда он выносил мусор.

«А ведь и жениться теперь можно!» — диковато подумалось ему.

Кирилл Снарядов думал о водке. Поэтичность водки была неоспорима. Ее кристальная честность и недвусмысленная страсть внушали ему уважение. Ему было по–дружески жаль Бальтазарова, но к этой жалости примешивалось и чувство радости от того, что на поминках можно будет безнаказанно выпить много водки и раствориться в тумане поэтического осоловения, пусть ненадолго, но почувствовать себя человеком, хозяином своей судьбы.

Пришло время прощаться с покойником. Соседи и сослуживцы по очереди подходили к гробу, заглядывали в лицо умершего и смущенно отступали в сторону, обескураженные монументальностью смерти. Лицо Семена Владимировича было серьезным и несколько неприятным. Казалось, что глаза из–под зашитых век сверлят каждого, кто приближался к нему. Даже руки покойника, сложенные на груди, выглядели пугающе.

Без курьезов, впрочем, не обошлось. Так, невесть откуда взявшаяся, крошечная совсем девочка–гидроцефал, опасливо приблизившись к покойнику, долго вглядывалась в искаженные ранней стадией разложения черты его, и вдруг расхохотавшись, ткнула Бальтазарова пальчиком в щеку. Ее тотчас же оттащили от гроба, и кто–то, возможно, ее мать, а может, и не мать, женщина неопределенного возраста, угрюмая, с залысинами, долго выговаривала ей на непонятном скрежещущем языке.

Ровно в 11 часов 22 минуты из толпы вышел старик в диковинной фетровой шляпе и мешковатом пальто. Подойдя к гробу, он незамедлительно опустился на колено и облобызал руки покойника. После без усилия встал и, проходя мимо Ольги Александровны, одарил ее таким чудовищным взглядом, что на миг ей привиделось, будто это не муж, а она лежит в гробу, и, более того, будто посмертно она обкакалась, и всякий это видит.

— Берегите его, — буркнул старик и, прежде чем она смогла сказать что–то в ответ, растворился в толпе.