Дар дождя

Городские огни внизу погасли, и свет шел только от бушевавших пожаров. Время от времени, когда они находили себе новый источник пищи, в воздух взвивались языки пламени, и свет поднимался выше, окрашивая небо багрянцем, выжигая скопления звезд.

– Надеюсь, дома нашим ничто не угрожает, – сказала Изабель.

Я потянул за накинутую ей на плечи шаль. Она посмотрела в глаза и прислонилась ко мне.

– Они в безопасности, – сказал я и повторил снова, словно стараясь убедить самого себя: – Они в безопасности.

Мы с отцом переждали несколько дней, прежде чем попытаться добраться до конторы, потому что нас предупреждали не делать этого, пока ситуация не стабилизируется. Полицейские, докеры и государственные служащие уже исчезли, и везде расцвело мародерство.

Одно дело, было смотреть на дым с Горы и совсем другое – видеть понесенный городом урон своими глазами. Дороги в Джорджтауне были разбиты. Магазинные ряды, вспыхнувшие во время бомбежки, все еще горели, потому что пожарная станция была разрушена. На улицах валялись трупы – в основном погибли люди, которые вышли из домов посмотреть, откуда взялся шум в небе, и их тут же разорвало на куски пулеметной очередью. В воздухе стояла ужасная вонь, смешанная с запахом дыма от горевших бревен и вулканизированной резины, кучами лежавших в порту. Я едва мог вынести зловоние.

Здание «Хаттон и сыновья» не пострадало, хотя у «Гётрис», шотландской каучуковой фирмы, находившейся позади нашей конторы, снесло крышу.

Мы отперли двери и принялись складывать документы в коробки, уничтожая все, что могло оказаться полезным японцам.

– В чем дело? – спросил отец, почувствовав мою нерешительность.

Я покачал головой и ответил: «Ни в чем», – надеясь, что он не раскусит мою ложь. На самом деле я чувствовал себя так, будто меня заставили выпить коктейль, состоящий из противоположных переживаний. Я был официально назначен помощником Эндо-сана и, разрывая отчеты и папки и бросая их в огонь, чувствовал, что предаю японцев. Но, решив работать на японцев, я предал жителей своего острова. Я снова разрывался между двумя противостоявшими сторонами, и мне было некуда примкнуть. Когда же мне было суждено обрести самого себя, целого и неделимого, которого не разрывали бы во все стороны, каждая из которых рассчитывала на мою безоговорочную преданность и верность?

– Ты в порядке? – снова спросил отец.

– Просто думаю о прошлом, – ответил я, кидая горящую пачку бумаг в огонь прежде, чем обжечь руку.

– Прежней жизни уже не будет. А она у нас была замечательная, верно?

– У нас была лучшая жизнь на свете, – ответил я, невольно вторя похожим, полным сожаления словам многих беженцев-европейцев. – А где Эдвард?

– Он уехал в Кей-Эл с Питером. Им тоже нужно уничтожить документы.

Я подошел к окну. Разрушенный Джорджтаун разбивал сердце. Люди, доведенные до отчаяния, бежали в порт, все еще надеясь на свободную койку на отплывающем судне.

Отец посмотрел на часы.

– Собирайся, пройдемся до порта.

– Зачем?

– Хочу тебе показать кое-что и надеюсь, ты больше такого никогда не увидишь.

Мы заперли контору и пошли к Вельд Ки. Я держал голову повыше, глядя прямо перед собой, заставляя себя не смотреть на лежавшие вокруг трупы, дыша так мелко, как мог. Мы протиснулись сквозь толпу и увидели, что ворота на причал заперты на замок и взяты под охрану.

– Ноэль Хаттон с сыном, – сказал отец молодому британскому солдату, протягивая какую-то бумагу.

Постовой сверился со списком и открыл ворота.

– Где ваш багаж, сэр?

– Он нам не понадобится.

Мы вышли на пирс Светтенхема. Порт систематически разрушали при отступлении, и везде лежали огромные кучи обломков. Перед нами были останки всего пенангского военно-морского флота: верхушка потопленного корабельного корпуса, обугленные скелеты-каркасы судов, не ушедших на дно – многие еще горели, обдавая нас черным дымом при каждом порыве ветра. На поверхности моря качались трупы и корабельные обломки.

Большая толпа направлялась по пирсу в сторону пришвартованного к нему старого парохода. В воздухе повисло отчаяние, звучавшее в воплях младенцев и женских рыданиях. Многие несли по одному чемодану, все время оглядываясь через плечо. Я видел их глаза, но они прятали взгляд. В толпе было поровну гражданских и военных. Но все они были европейцами, и я почувствовал себя не в своей тарелке.

Охранник, на вид не старше Уильяма, остановил пожилую пару с четырьмя бульмастифами.

– Мне ужасно жаль, сэр, но собак на борт брать запрещается.

Женщина обернулась к мужу.

– Дорогой, но мы же не можем их бросить. Нельзя оставлять их проклятым япошкам.

– Послушайте, вы не могли бы просто нас пропустить? Эти собаки хорошо вышколены, они никому не причинят неудобства, – сказал мужчина.