Дар дождя

Эндо-сан устроил так, чтобы отца похоронили на территории Истаны, рядом с надгробием Уильяма, а не бросили на всеобщее обозрение, как того хотели Хироси с Фудзихарой. Через несколько дней после его смерти меня вывели из форта Корнуолис, слабого и полуслепого от света, отражавшегося от стен, божественного света Пенанга, который я так любил. Я ничего не ел, а вода, которую ежедневно приносил Эндо-сан, застаивалась, пока я, скрючившись, лежал в углу. Я не говорил с Эндо-саном во время его посещений и не отвечал на его вопросы.

Меня освободили и поместили под домашний арест, что означало, что я не мог покидать Истану и находился под надзором Эндо-сана.

– Это Хироси приказал меня освободить?

– Хироси-сан умирает. Приказ отдал я.

По дороге в Истану я опустил стекла и – впервые за долгое время – вдохнул чистый, настоящий воздух. Я все еще не мог прочувствовать все случившиеся события, слоями навалившиеся друг на друга.

В камере я спал плохо, преследуемый яркими снами и воспоминаниями. Теперь же, когда мы ехали по извилистой прибрежной дороге, боль от ран утихала, смягченная моим старым другом, морем. Сколько раз я проделывал этот путь с отцом? Он часто делился самыми невероятными сведениями: «Вон там стоит дерево, откуда на машину резидент-советника свалилась ветка и переломала ему руки». «В том доме есть тайный проход на берег». «Вон в том ларьке продают лучшую ассам-лаксу[100], какую можно купить за деньги».

Все, что я знал о своем доме, я узнал от отца.

И мне больше не суждено было его увидеть.

Эндо-сан положил руки мне на плечи и развернул к себе. Я постарался не вздрогнуть, но он успел увидеть выражение моего лица и отпустил. Я вышел на балкон своей комнаты – плитки на полу еще не остыли от дневного зноя, и на них было приятно стоять. Солнце окунулось в море, окрасив его в красный цвет, и остров Эндо-сана лежал так невинно, охваченный огнем света, словно горшок, обжигаемый в горне. Над ним кружили стаи птиц, слетевшихся со всех уголков неба. В разогретом воздухе парили браминские коршуны. Не торопясь возвращаться домой, они бесконечно взмывали ввысь, подобно мифическим созданиям, которым никогда не нужно прикасаться к земле, ни единого раза за всю жизнь.

– Спасибо за то, что организовали похороны, – сказал я казенным тоном и поклонился Эндо-сану.

Перед моим внутренним взором продолжали парить коршуны, и я им завидовал.

Он достал из складок юкаты конверт.

– В мое последнее посещение твой отец попросил принести ему письменные принадлежности.

Я принял конверт обеими руками. Эндо-сан продолжил:

– Разумеется, ты все еще под домашним арестом. Тебе не позволено покидать Истану без моего разрешения. Твой меч хранится у меня. Тебе не позволено его носить. Пожалуйста, соблаговоли следовать этим распоряжениям. Мне будет затруднительно ходатайствовать за тебя еще раз.

Он снова обвил меня руками и крепко обнял. И оставил меня на балконе, в одиночестве, если не считать редких вечерних звезд.

Через несколько секунд он показался на берегу: его шаг был скованным и оставлял на песке длинные следы. Он спустил лодку на воду, забрался в нее и погреб к себе.

Я открыл конверт и стал читать написанные дрожащим почерком решительные слова.

«Тюрьма форта Корнуолис,

Пенанг

31 июля 1945 года

Мой дорогой сын,

Между нами осталось столько недомолвок, и теперь время распорядилось так, что у нас больше никогда не будет возможности их озвучить.