Дар дождя

Сидя за рабочим столом на Бич-стрит, я думал, что, рассказывая Митико про Эндо-сана, смогу выпустить это эхо за границы памяти, чтобы его сила наконец уменьшилась и навсегда растворилась в тишине. Часть меня горячо желала, чтобы Эндо-сан окончательно меня покинул. Но та часть, которая всегда будет его любить, противилась невосполнимой потере. Слова деда прозвучали так громко, что я невольно обернулся, словно дед стоял у меня за спиной. «После родителей учитель – самый значимый человек в жизни». А Эндо-сан был для меня большим, чем одним из родителей, намного большим, чем просто учителем.

– Господин Хаттон? – позвала Адель.

Я отвлекся от голоса деда и вернулся в настоящее.

– В чем дело?

– К вам пришла госпожа Пенелопа Се. И с ней репортер.

– Конечно, пригласите, пожалуйста, сначала госпожу Се.

После войны я постоянно проезжал мимо домов, оставленных владельцами; их владельцы зачастую погибли либо в лагерях, либо в море, когда корабли, уносившие их, были потоплены японскими истребителями. С наступлением мира такие здания часто выкупали компании, которые сносили их и строили на их месте новые магазины. Каждый раз, когда разрушали очередной дом, разумеется, совершенно уникальный, превращая его в груду бесполезного щебня, меня охватывало чувство утраты.

– А почему бы вам их не скупить? – спросила Адель, когда однажды утром я пришел на работу, горько жалуясь на очередной снос.

– И что мне с ними делать?

Она пожала плечами:

– Восстанавливать. Открыть для публики как музеи или переделать в дорогие гостиницы.

Я смотрел на нее, пока не вогнал в неловкость.

– Забудьте. Я сказала глупость.

– Вовсе нет. Это замечательная идея.

Вот так я учредил трастовый фонд «Наследие Хаттона», и за прошедшие годы спас от исчезновения бесчисленное множество зданий – от магазинчиков в Джорджтауне до особняков на Нортэм-роуд. Многие из них реставрировали с участием китайских и английских специалистов. Я старался выбирать материалы, наиболее близкие к оригинальным, порой колеся по китайской глубинке в поисках подходящей черепицы или мастера, знавшего старинную технику кладки. Некоторые собирают марки – я собирал старые дома.

Три года назад на грани сноса оказался дом Таукея Ийпа, построенный маньчжурским консулом для одной из его восьми жен. Я никогда не узнал, что случилось с отцом Кона. После войны Таукей Ийп исчез, его дом пришел в упадок и пустовал до тех пор, пока какой-то англичанин не решил устроить в нем картинную галерею. После смерти англичанина за дело взялись банки, и мне пришлось назвать самую высокую ставку в истории Пенанга, когда-либо предложенную за дом. «На этом аукционе я нажил себе врагов, – сказал я Адели. – Но я его купил!»

Для проекта восстановления дома Таукея Ийпа понадобился архитектор, потому что конструкция здания оказалась для моей обычной команды в диковинку. Наткнувшись в архитектурном журнале на интервью с Пенелопой Се, я связался с ней и пригласил на встречу. Это оказалась маленькая китаянка слегка за тридцать, с яркими проницательными глазами; в ее голове, как и в руках, было полно рулонов с планами, готовыми к воплощению.

Пенелопа Се показала, что сделала с домом своих предков на Лит-стрит, похожем на дом Таукея Ийпа, и ее работа мне понравилась.

Мы с ней ездили в Сток-он-Трент[63] в поисках плитки для пола, на литейный завод «Макфарлан и К^о» в Глазго в поисках мастеров, которые сумели бы воссоздать железные кованые решетки, и даже в провинцию Хок-кьень на юге Китая, чтобы нанять мастера для ремонта и восстановления сломанной черепичной кровли.

У меня был только один принцип: каждая деталь должна была быть подлинной или настолько близка к подлинности, насколько это возможно в наш одноразовый век. Потому что я навсегда запомнил отцовский вопрос, заданный тогда в библиотеке, после возвращения из Лондона: «Как думаешь, от современного мира останется что-то такое, что сохранит историческую и эстетическую ценность через пятьсот лет?»

Бывали дни, когда я, качая головой, вспоминал, сколько архитекторов и консультантов поувольнялось за время работы в фонде. Но в Пенелопе Се мастерство архитектора сочеталось с любовью к старым пенангским колониальным зданиям. Мы разделили с ней эту любовь, и в ней она находила поддержку, когда я бывал нетерпелив, требователен или неблагоразумен.

Адель пригласила Пенелопу Се в кабинет; ее улыбка была все такой же веселой и жизнерадостной. Она в одиночку продержалась дольше всех остальных архитекторов.

– Как идут дела? – спросил я.

– Мы почти закончили. И это будет лучшей реставрацией фонда. Говорят, что ЮНЕСКО может дать нам высшую премию за сохранение исторических памятников.

– Чудесно! И для меня это будет последняя реставрация.

– Не поняла?

– Я старею, я устал. Мне уже давно хотелось остановиться, но этот дом… с ним связаны особые воспоминания.

– Вы столько сделали, чтобы сохранить историю нашего острова! Будет ужасно досадно, если вы все бросите.

– Я тут думал: сколько еще можно цепляться за историю? Я все пытался остановить время, но может быть, это было неправильно и глупо.