Дар дождя

Я позволил себе отвлечься от тягостных мыслей о будущем. Мы ездили в Холодильную компанию и в «Уайтуэй Лэйдлоу и К^о» и с веселым азартом, переходившим в манию, ящиками скупали шампанское и фуа-гра, звонили в Сингапур в «Робинсонз», заказывая свежую австралийскую клубнику, следили, чтобы дом был вымыт и нигде не осталось ни пылинки.

Работы было так много, что мы спросили у дядюшки Лима, сможет ли Мин за отдельную плату нам помочь. Она приехала на следующий день, и я с радостью отметил, что жизнь в деревне стерла с ее лица беспокойство и страх. Мин была помолвлена с рыбаком и казалась счастливой невестой.

Изабель собиралась привести своего гостя.

– Внеси его в список, – сказала она, протянув мне листок бумаги.

– Питер Макалистер, – прочитал я и посмотрел на нее. – Кто это? Кто-то из стрелкового клуба?

– Не твое дело. Просто включи его в список гостей.

– Хорошо, но ты прекрасно знаешь, что старик никогда не одобрит твой выбор, кого бы ты ни привела. Ему никогда не нравились твои дружки.

– Питер – не кто-то, и отцу он понравится.

– Так кто же этот Питер?

– Он – барристер в Куала-Лумпуре. Ему сорок семь.

– О боже! – поддразнил я ее. – В таком случае мы обязаны включить его в список.

– Я так рада, что мы это затеяли, – сказала Изабель, когда мы вышли из «Притчардз», где она выбирала столовые скатерти. Я взял выходной, чтобы ей помочь.

– Да, мы уже сто лет не устраивали ничего грандиозного.

– Я еще и об этом, – сказала она и провела рукой между нами. – О том, что мы делаем это вместе.

– Да, ничего так. Хотя у меня есть занятия поважнее.

Я напустил на себя отстраненный и скучающий вид, но долго не выдержал, и мы расхохотались.

До обеда оставался еще час, и мы решили зайти в бар «Азиатского и восточного отеля» на аперитив. Вошли, и я огляделся по сторонам, гадая, здесь ли еще Эджком. С тех пор как мы оставили его в номере с ледяным компрессом, уже прошла почти неделя. Мне очень хотелось обсудить его предложение с Изабель, но предупреждение Эджкома было недвусмысленным.

Сестра выбрала столик на веранде, поближе к морю. Деревянные жалюзи были подняты, и ветер с солнцем играли у нас на коже, как смешанный из воздуха и света бальзам.

«Азиатский и восточный» принадлежал братьям Саркис, двум армянам, которые также владели отелем «Раффлз» в Сингапуре. Отель мог по праву гордиться списком постояльцев, включавшим Ноэля Коварда и Сомерсета Моэма.

– Он бывал у нас в гостях, – сказала Изабель. – Помнишь?

– Кто? – Я оторвался от меню и мыслей от Эджкоме.

– Сомерсет Моэм, дурачок. Ты меня не слушаешь. Отец устроил в его честь небольшой ужин, и я так расстроилась, что потом он о нас ничего не написал. Наверное, решил, что мы слишком скучны, чтобы тратить на нас слова. Ты тогда был еще маленьким.

– Согласен. Мы – самая скучная семья в городе!

Мы смотрели, как кучка детворы плавает в море под бдительным надзором своих ама и сидевших под широкими зонтиками в традиционных черно-белых блузе и штанах – самфу. Радостный детский смех разносило ветром, и я нашел его заразительным.

– Тебе надо всегда быть таким, – сказала Изабель.

Я отвернулся от моря.

– Каким «таким»?

– Таким, как сейчас. В последнее время ты стал счастливее. Не знаю, как это описать, но ты стал больше одним из нас.

– Я всегда был частью семьи, – сказал я, внезапно почувствовав отторжение.

– Нет, ты всегда держался на расстоянии. Наверное, тебе было трудно после смерти тети Лянь, – сказала она, имея в виду мою мать.

Мои родители поженились в двадцать втором, когда Изабель было всего четыре года, и моя мать заботилась о ней с Уильямом, пока не умерла в тридцатом. Эдвард так и не оттаял, но Изабель как-то сказала, что Юйлянь была матерью больше для нее с Уильямом, чем для меня, потому что они, по крайней мере, были уже достаточно взрослыми, чтобы ее запомнить.

– У меня о ней остались только обрывки воспоминаний.

Она покачала головой и моргнула.

– У меня о моей настоящей маме даже обрывков воспоминаний нет. Мне так странно видеть дома все эти ее фотографии и портреты и тебе, наверное, тоже. По-моему, так даже лучше, по крайней мере, я не скучаю по тому, чего не помню.

В ее голосе прозвучала неожиданная горечь, и я на минуту задумался над словами сестры. Меня потрясла ее язвительность. И увидел ее такой, какой она была на самом деле, смятенная собственной необъяснимой злостью, пытавшаяся задавить злость выдуманной личностью: всегда готовой посмеяться, постоянно подыскивающей, чем бы интересным заняться, всегда старавшейся быть в центре внимания.

Я покачал головой:

– Ничем не лучше. Какова бы ни была наша потеря, каких бы воспоминаний нам ни хватало, внутри всегда останется пустота.

Она покатала бокал вина между ладонями, словно гончар, придающий форму своему творению.

– Может быть, ты и прав. Память – коварная штука. Когда я сказала, что у меня нет воспоминаний о маме, я имела в виду, что не помню ее здесь, – она коснулась рукой лба, – но тем не менее… – Ее руки вернулись к бокалу, продолжая придавать ему форму.

– Но тем не менее ты помнишь ее здесь, – сказал я, кладя руку на сердце.