Дар юной княжны

— Кстати, Савелий, — Яков присел на бревно, кивая Яну на место рядом с собой. — Твои постоянные обращения к богу кажутся мне-таки наглыми. Хорошо, если, как говорит комиссар, бога нет. А если он есть, зачем отвлекать его по пустяками? Как звать-то тебя, странник?

— Ян Поплавский.

— Так мы ж почти тезки: Ян — Яков. Если ты окажешься шпионом, мне будет жалко, что тебя расстреляют. Может, я и погорячился. Однако через меня у тебя могут быть неприятности. Не переживай: если Яша ошибся, Яша и извинится. Лучше нажимай пока на ложку, каша мировая. Ты сам с откуда будешь?

— С хутора.

— От, я сразу и почувствовал, что ты — сельский. Значит, ты за революцию?

— Не знаю.

— Как так — "не знаю"? — от возмущения Яков даже вскочил с бревна. — Да знаешь ли ты, что в наше время каждый честный человек — а ты, я надеюсь, честный человек? — борется за мировую революцию! Мы отберем землю и все богатство у буржуев и разделим между бедняками.

— Поровну?

— Поровну!

— Тогда объясни мне такое дело, — Ян тщательно облизал ложку, не без сожаления оглядел оставшуюся в котелке кашу, о которой Яков в пылу спора совсем забыл и не спеша, обстоятельно, хотя эти мысли были предметов его долгих размышлений, заговорил: — Как можно разделить поровну, например, шубу какой-нибудь графини? Или штаны князя? Пойдем дальше. Бедняки бывают разные, так? У одного пять гусей, у другого — ни одного. Значит, вначале нужно уравнять всех бедных?

Яков с интересом посмотрел на него.

— Мне такие мысли никогда в голову не приходили, хотя я чувствую в них сермяжную правду. Ты — или очень умный крестьянин, или выдаешь себя не за того, кто ты есть на самом деле. Все-таки хорошо, что с тобой будет беседовать командир; комиссар, по причине твоей подозрительности, сразу бы тебя к стенке поставил.

— Яков, — позвал командир, — давай сюда своего подозрительного!

— Ну вот, — печально сказал тот, как будто не он только что подозревал в Яне шпиона, — твои неприятности начались. Советую говорить только правду и ничего, кроме правды!

Они подошли к командиру, который в одиночестве теперь поджидал их.

— Могу я узнать ваше имя, юноша? — спросил он.

Ян смотрел на командира во все глаза: если ему действительно семнадцать, то Ян старше его на целый год, а как он обращается? Юноша! Будто их разделяют многие годы. Голос командира… Было в нем что-то такое, что заставило Яна подтянуться и по-военному кратко представиться.

— И документ у вас имеется?

Ян протянул свою метрику.

— Очень приятно, Ян Георгиевич. А перед вами командир Красной Армии Андрей Гойда. Теперь расскажите мне, что вы делали в этом лесу, откуда и куда идете?

Его откровенное и дружеское участие подбодрило Яка.

— Мне ничего не нужно было в лесу. Просто я шел в город, а дорога как раз по краю леса.

— У вас в городе родственники?

— Никого у меня нет. Я хотел найти работу.

— Считайте, что вам повезло: у нас как раз есть работа для молодого, горячего человека — уничтожать с земли всякую нечисть. Как говорили наши предки, не щадя живота своего. А нечисти на свете развелось видимо-невидимо. Белая, зеленая, жовто-блакитная — всех цветов радуги… Стрелять умеете?

— Нет.

— У вас достаточно правильная речь. Вы — грамотный?

— Могу писать и читать.

— Отлично! Грамотных, к сожалению, у нас не очень много. Хотите служить на благо трудового народа в Красной Армии?

— Хочу.

— Ян Георгиевич, ну почему так нерешительно? Революция призывает вас под свои знамена, гордитесь! Мы делаем историю. Уверяю вас, потомки будут нам завидовать.

Ян растерянно кивал, сожалея, что не может разделить этот бурный порыв: командир ему нравился.

Но какие знамена, чего хотят красные? Только ли того, о чем говорил Яша? Но Гойда уже перешел на деловой тон.

— До того как вы начнете учиться воевать, вы должны, я чувствую, освоить политграмоту. Сейчас я познакомлю вас с комиссаром Голубом. Очень умный и преданный делу человек.

Гойда произнес эту характеристику сухо и бесстрастно, словно говорил о чужом или чем-то неприятном ему человеке. Впрочем, Ян не очень обратил на это внимания, так, отметил мимоходом; все ему здесь было внове, неожиданно и странно, он ещё не определил, чего ему хочется, и решил для себя: пока просто смотреть и слушать.

Комиссар Голуб в его тридцать с небольшим лет показался Яну пожилым человеком: то ли ему добавляли солидности бородка и усы, то ли нездоровая желтизна лица. Он был немного похож на священника, который учил Яна, манерой убеждать и при этом внимательно разглядывать собеседника.