Дар юной княжны

— Не отвлекаться! — в голосе Ионы прозвучали строгие нотки, и тут же тоном ниже прорвалось сожаление. — Надо же, такой боевой командир, а комиссар — зануда занудой!

Но, очевидно, командир был не из тех, кого можно брать голыми руками. Он сначала пытался спорить, доказывать свою правоту, но потом широко улыбнулся, призывая к примирению, и разбросал в стороны руки, будто намереваясь тотчас обнять Голуба. Иными словами, валял дурака. Комиссар отскочил и зашипел рассерженной кошкой; повернулся спиной и на ходу бросил:

— Сообщу! В штаб! Самоуправство!

Гойда лишь сплюнул ему вслед длинным плевком, как сплевывают уличные мальчишки. Занимавшиеся изучением винтовки красноармейцы только услышали:

— А, баба с возу…

Но не отвлекаться им сегодня не удавалось, потому что некоторое время спустя вернулись гойдовские посланники. Оживленные, говорящие наперебой, они сбрасывали к ногам командира какие-то тюки. Красноармейцы подошли поближе: чего здесь только не было! Сапоги, даже с первого взгляда, высокого качества; отличного сукна офицерские шинели, правда, отнюдь не красноармейские; гимнастерки; теплое белье. Видно, "гойдовцы" вскрыли склад с военным обмундированием.

— Одним ударом решили все проблемы снабжения, — не скрывал радости молодой командир. — Теперь и новичков оденем, и прохудившееся обмундирование заменим, и про запас ещё останется. Конечно, можно было бы не трогать этот вагон, пусть бы так и стоял себе на путях! Не нам же прислали, деникинцам. А пока штабные бы раскачались, либо бандиты налетели, разобрали, либо местные жители попользовались…

Видимо, этими словами Гойда успокаивал самого себя, что упреки комиссара необоснованны.

Через толпу протолкался красноармеец лет сорока, плотный, с седыми висками и полным добродушным лицом. Он бросился щупать привезенное обмундирование, время от времени восхищенно вскрикивая:

— Ах, мои дорогие, ах, удружили!

Конники спешились и добродушно посмеивались:

— Что, дядя Архип, теперь есть во что народ одеть? А то истосковался вконец: одежка прохудилась, подметки отваливаются!

— Коваленко! — кричал через головы дядя Архип. — А сапоги-то первый сорт, офицерские! Кто говорил, завхоз без хозяйства? — он передразнил невидимого Коваленко. — А Дмитращук меня старым куркулем обзывал, я все помню.

Красноармейцы смеялись.

— Теперь дядя Архип зазнается: нужным человеком стал! — радовался вместе со всеми Андрей Гойда.

Бойцы подходили, наклонялись над тюками, щупали ткань, трогали сапоги, потирали руки. Лишь один человек не участвовал в общей радости, — комиссар Голуб. Он стоял поодаль воплощенным осуждением, скрестив руки на груди.

Ян внимательно посмотрел на него и вдруг увидел, что комиссар окружен чем-то вроде ореола. Но не таким, как на иконах лики святых, а багровым, с черными сполохами. "Мерещится, — подумал парень, — от усталости что-то с глазами сделалось!" Он сморгнул. Ореол не исчез, а продолжал колебаться вокруг фигуры и вспыхивать черными языками: опасно, опасно!

К сожалению, кроме Поплавского, никто в отряде этого не видел.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Герасим правил лошадьми и оттого сидел спиной к товарищам. В другое время он весь бы извертелся, прислушиваясь к их разговорам, и завидовал бы, что они общаются между собой без него. Но сейчас рядом с ним сидела Катерина, любимица и заноза смолянских жинок.

Общительная, незлобливая певунья — многие женщины хотели быть её подругами, но ещё больше они опасались взглядов своих чоловиков на строгую красавицу-вдову. Да, строгую!

Впервые за четыре года вдовства позволила она себе поднять глаза на постороннего мужчину. А как подняла, так и не смогла опустить, так и утонула в синих, морем просоленных глазах матроса.

В тот день приезда циркачей будто бес в неё вселился: толкал, тормошил — иди, делай что-нибудь, а то так и пропадешь в одиночестве. Пошла, закрыв глаза, а вон как все обернулось! Как силен, как ловок её коханый! Стыдно теперь признаваться Катре, что выходила она замуж за своего Миколу без любви. Пожалела худенького, без памяти влюбленного в неё хлопца. Да и будущий свекор, человек селянами любимый и уважаемый, не выдержал, вмешался: смилуйся, Катерина, чахнет по тебе сын! Он хороший, добрый, ты его полюбишь! Не успела она полюбить Миколу — погиб на войне, недолго радовался семейной жизни. Жалела тогда вдова молодая, да и старики горевали, что не оставил Микола после себя сынка. А сейчас думала, что, может, оно и к лучшему. Куда бы она одна, с ребенком, в такую лихую годину!

Под мерный стук колес хорошо думалось и Герасиму. Он ещё не сказал Катерине — все некогда было, — что везет свою ладушку к родителям в Мариуполь. Если доберутся, конечно. Там они свадьбу сыграют, чтобы все было по-людски. Мать, небось, уже и надежду потеряла увидеть в доме невестку да внуков!..