Дар юной княжны

— Оксаночка, — ласково пропела гостья, — чи ты скрывдышь[8] бидну удову?

— Катерина, — почти простонала Оксана, — вы ж у мене усих гостей заберете! Колы ще порядну людыну зустринешь? Перший раз артистов у себе бачым.

— От и дилытыся з людьмы!

— Шо я казав? — в который раз вздохнул Петр.

— Почекайте, нехай хучь поидять!

— Але у нас нема чего исты, — отпарировала Катерина и подтолкнула Глафиру локтем.

— Ты кого, Глашка, у гости зовешь?

— Дивчину.

— У мене нема заперечення [9].

Она вплотную подошла к Герасиму.

— Чоловик, пидешь до мене у гости?

— Пойду, — кивнул матрос, не отрывая от неё глаз. Ольга, вместе со всеми наблюдавшая эту сцену, с удивлением ощутила укол ревности. До сих пор, ловя на себе взгляды матроса, она воспринимала происходящее, как нечто обыденное — мало ли на неё смотрели мужчины! — и думала, так будет всегда. По крайней мере, вот так, бесцеремонно, у неё на глазах поклонников не уводили! Сначала она зло подумала, что все дело в неприкрытом кокетстве селянки, — в её кругу это было не принято. Одинокой женщине приглашать мужчину в гости, все равно что предлагать себя при всех. Но потом решила, что думать так гадко и непорядочно.

Тут Глаша, уловив минутное замешательство, схватила Ольгу за рукав и горячо зашептала:

— Пожалуйста, миленькая, соглашайтесь, очень прошу! Я ведь, как гимназию в городе закончила, так и сижу дома, без новостей, даже писем от подруг не получаю. По человеку как по хлебу изголодалась!

— Хорошо-хорошо, — Ольга улыбнулась, набросила кацавейку и взяла свой узелок. — Мы ведь расстаемся ненадолго, да? Завтра увидимся.

Катерина увела Герасима молча.

Когда входная дверь хлопнула в очередной раз, подал голос Алька.

— Ты, батя, как хочешь, а я до завтра из этого дома — ни ногой!

Оксана одобрительно засмеялась, а молчаливо стоявшие мальчишки зашептались, преданно посмотрели на Альку и осторожно пододвинулись к нему.

На село опустилась ночь. В хате Петра и Оксаны Нечипоренко умытые и накормленные мальчишки улеглись на печке и с замиранием сердца слушали залихватские рассказы юного Аренского. Заснула в люльке разомлевшая от материнского молока Мотря. Сморил сон и труженицу-Любаву, спящую на большом — из материнского приданого — кованом сундуке. Хозяйка дома что-то штопала, сидя под иконой.

Василий и Петр вполголоса беседовали за столом; изредка, в запале, они повышали голос и тут же вспоминали о спящих детях, опять шептали, — темы для разговоров были бесконечными. Два мужика, два кормильца, разными путями добывающие свой хлеб, но одинаково работящие и надежные.

Не спала и Катерина, двадцатитрехлетняя вдова, прожившая в замужестве всего один месяц. Муж её погиб на войне. Мать давно умерла. Отец вместе со свекром оказался в числе тех пятерых, кого расстреляла атаманша Полина в назидание другим. Умерла в одночасье свекровь — она так и не пришла в себя после страшной кончины мужа, с которым прожила в любви и согласии тридцать лет.

Осталась Катерина одна-одинешенька, не замкнувшаяся в своем горе, но запрятавшая его глубоко на дне души. И жила, как песню пела. Только грустную, до слез. Всякое дело в руках спорилось; хату свою скребла, мыла-белила, — то ли по привычке, то ли от дурных мыслей спасалась.

Все равно настигали её эти мысли. Просыпалась она среди ночи, в поту, пугаясь собственных криков; рыдала так, что дворовая собака Найда испуганно выла, как по покойнику. "Жизнь моя кончилась, — говорила себе Катерина, нет рядом родной души, нет впереди света, — все пусто!"

Говорить-то говорила, но молодое здоровое тело не хотело принимать такую участь: несмотря ни на что, в нем теплилась надежда…

Катерина одной из первых увидела въезжающих в Смоленку незнакомцев, среди которых колоритная фигура Герасима не могла не привлечь женского внимания. Она вдруг поймала себя на том, что лихорадочно ищет полушубок, хотя он и висел на привычном месте. Зачем? Разве она такая любопытная, что должна интересоваться каждым посторонним? Но ноги упорно несли её к двери. В конце концов, она успокоила себя тем, что хочет просто узнать, что это за люди?

Из хаты к своему дружку Степке Рубайло выскочил сын Нечипоренко Гришаня, — в их двор приехали гости, — и поспешила следом, даже не успев придумать причину посещения. Впрочем, её никто и не спрашивал. Селяне не верили ушам: к ним в Смоленку и в мирное время не приезжали артисты, а тут — не откуда-нибудь, из цирка! Так он — артист цирка? Значит, просто мужик: не белый, не красный, не зеленый.

Она внешне спокойно и уверенно шла к хате Нечипоренко, а внутри неё сражались две Катерины.

— Опомнись, — кричала одна, — они переночуют и уедут, а тебе на всю жизнь — слава!

— Пусть болтают! — упрямилась другая. — Может, это — моя судьба?

— Какая судьба? Война? Потерпи, вот вернутся мужики, найдешь себе хорошего человека…

— Мой — не вернется, а других все равно на всех не хватит.

— Что он о тебе подумает?

— Если умный, если — мой, ничего плохого не подумает!