Дар юной княжны

Едва он успел договорить, как где-то совсем близко застрочил пулемет, послышались одиночные выстрелы, — судя по всему, у села шло настоящее сражение. В мгновение ока зрителей точно корова языком слизнула. Артисты некоторое время стояли в нерешительности, но потом Аренский — как всегда взял инициативу в свои административные руки.

— Герасим, Ольга, Алька — немедленно упаковываться!

— А как же… — начала было Ольга.

— Я сказал — немедленно.

Ольга и Алька кинулись выполнять распоряжение, а Герасим все не мог сдвинугься с месте и оторвать глаз от Катерины: на её лице читался откровенный ужас при мысли о возможном расставании.

Аренский тоже стал торопливо укладываться, но заметил странную, с его точки зрения, неподвижность Герасима. Глядя на них, замедлили сборы и Ольга с Алькой. Василий Ильич пожал плечами — мол, что поделаешь, война, — и вздохнул.

— Герасим, — он тронул товарища за плечо, — пора собираться.

Герасим с усилием отвел взгляд от Катерины и хотел было что-то сказать, как у ворот послышался топот копыт и во двор въехали трое вооруженных всадников.

— Эй, вы! — крикнул один из них в надвинутой на глаза папахе. — Полина казала, усим на майдани збыратыся. Негайно! [14]

— Швыдко! — прикрикнул другой, заметив растерянность и нерешительность артистов.

— Хто воны таки? — спросил у товарищей третий.

— Та кажуть — цирк. А Полина каже, побачим, абы не шпиены.

Под конвоем всадников циркачи вместе с другими селянами пришли на площадь — майдан.

Артисты так и не успели переодеться. Ольга сняла только парик и картонный нос. Алька был в клоунском трико. Василий с Герасимом — в борцовском. Они лишь набросили верхнюю теплую одежду, кто — полушубок, кто — пальто.

Катерина стойко держалась возле Герасима. Банда Полины представляла собой довольно пеструю группу. На первый взгляд её бойцы выглядели не то зажиточными горожанами, не то — бывшими младшими офицерами, одетыми хоть и добротно, но кто во что горазд. Сама Полина в офицерских казачьих галифе, мягких сапожках, белом овчинном полушубке и белой папахе смотрелась вовсе не кровожадной атаманшей, а, скорее, этакой кокетливой мещаночкой.

Однако, приглядевшись, можно было увидеть язвительную усмешку на красивых чувственных губах и затаенную злость в темных глубоких глазах. Даже папаха на гладких, собранных на затылке в узел волосах держалась как-то зловеще.

— Говорили, у неё не меньше сотни конников, — прошептал Василий пробившемуся к артистам Петру Нечипоренко, — а тут хорошо бы десятка полтора набралось.

— Учора, кажуть, на красных наткнулись, а сьогодни з билым розъиздом встренулысь, — хмыкнул Петро. — Обскубалы их ахвицеры як курей… Ось, глянь: воны билого у полон узялы!

Теперь и Аренский увидел за спиной сидящей на тачанке Полины связанного и избитого поручика — лицо его выглядело сплошной кровавой маской. Он, видимо, был без сознания: голова его бессильно запрокинулась назад, фуражка где-то потерялась, и теперь ветер беспрепятственно шевелил вьющиеся белокурые волосы. Что-то в его осанке показалось артисту знакомым, — не этот ли поручик накануне одалживал Ольге свой браунинг? Если так, то понятно, с кем встретились бандиты. Аренский скосил глаза на Ольгу: та с интересом узнавания тоже разглядывала бесчувственного пленного.

Бандиты — где плеткой, где окриком — утихомирили собравшихся на майдане селян. Наконец говор затих, и тут заговорила Полина. Ольга усмехнулась про себя пришедшему в голову сравнению: так манерно стала говорить Агнесса после посещения каких-то любительских актерских курсов, как бесталанная, но крайне самоуверенная актриса. Наверное, своим сельским сотоварищам атаманша казалась верхом аристократичности, культуры, символом горожанки, которая своей утонченностью так отличалась от крестьянок! Во все время её речи никто из них не позволил себе даже легкой усмешки.

— Мы пришли узнать, где окапывалась та белая сволочь, которую нам пришлось уничтожить ценой драгоценных жизней наших товарищей?

Ее голос привел в чувство поручика: он попытался выпрямиться, но смог лишь поднять голову и послать в спину говорящей атаманши саркастическую улыбку, скорее похожую на гримасу боли.

— Неужели здесь, в Смоленке, нашли они приют? Здесь было гнездо этих царских выкормышей?! Если я узнаю хоть что-нибудь… В прошлый раз мы пожалели это проклятое село, осмелившееся восстать против меня. И вот благодарность: теперь они прячут наших врагов!

Согнанные на судилище крестьяне, слушая подчеркнуто спокойный и тем страшный голос кровавой атаманши, замерли от ужаса. Но вот толпа зашевелилась, расступилась и пропустила вперед старика, как объяснил Петр, выбранного селянами головой. В таких вот щекотливых ситуациях старик со своим умом и изворотливостью оказывался незаменимым.

— Матушка! — он рухнул перед атаманшей на колени, не обращая внимания на весеннюю грязь. — Пожалкувай нерозумных, дозволь казаты!

— Дозволяю, — сделала царский жест Полина, приятно польщенная глубиной народного смирения.

— То не мы, повирь, никого мы не ховалы! Мабуть, у Осокорях ти кляти билые квартырувалы?