Дар Калиостро. Повести и рассказы

Вторым Олиным мужем стал Максим Давидович Буряк – человек немолодой и обеспеченный. Оля догадывалась, что занимался он деятельностью не совсем законной, но это никак не омрачало ее существования: она была любима, ни в чем не нуждалась и даже обладала некоторой личной свободой.

К сожалению, Максим Давидович безвременно пал от руки киллера, как и многие из тех, о ком говорят: "Живут хорошо, но мало…" Впрочем, не случись с ним этого несчастья, его подстерегла бы другая беда: арест с конфискацией имущества.

После того, как стало известно о втором варианте развития событий, вдове показалось, что горе ее не так уж безутешно.

Оказавшись обладательницей приличного состояния, Оля, тем не менее, не сидела сложа руки. А началось все с того, что она откликнулась на кое-какое предложение партнеров покойного мужа. Участвуя в его реализации, Оля неожиданно обнаружила в себе талант деловой женщины. Вскоре партнеры были подмяты, а потом и выброшены ею из дела – жестко, по-мужски. Действуя столь же решительно, Оля быстро вошла в силу. Ее начали побаиваться. Словом, опять она стала такой, как когда-то – после расправы над Мишей Глотовым. Впрочем, как и когда-то, сердцу ее суждено было смягчиться.

Они увиделись впервые на деловой встрече. Итальянец сразу понравился ей – статный, элегантный. К тому же был он богат и носил графский титул. Через полгода они поженились, но каждый остался жить в своей стране. Они встречались раз в месяц – полтора, и это вполне их устраивало, поскольку в подобных отношениях начисто отсутствовала всеотравляющая проза жизни, но были накал и свежесть чувств. Потребности же видится каждый день они не испытывали. Такая вот любовь…

Кстати, с сыном, который учился, как и заведено у богатых людей, заграницей, она тоже виделась не часто.

Из всех родных и близких рядом оставалась только мама. Они жили вдвоем, на старом месте: Оля давно выкупила родную коммуналку, расселив соседей.

Жизнью своей она была совершенно довольна.

– Все-таки, куда ты подевался после выпускного?

– В армию загремел. Мне тогда уже восемнадцать было: я ведь из-за болезни пошел учиться с восьми лет. В общем, на следующий день после выпускного получил повестку.

– Да, как-то у тебя сразу не заладилось…

– Знаешь, ты не права. В том, что я отслужил в армии, ничего плохого нет. А потом я учился, стал художником. И, кажется, неплохим.

– Слушай, а давай я тебя сведу со своими знакомыми. Люди они состоятельные, будешь их портреты писать…

Чем-то наивным повеяло от этого предложения, будто бы все ее окружение только и мечтало обзавестись портретами кисти художника Смагина. А с другой стороны…

Смагин улыбнулся:

– Чем черт не шутит. Давай попробуем.

IX

Напрасно Смагин опасался, что из Олиного предложения ничего не выйдет.

Вышло! Да еще как!

Она великолепно все устроила, поведав в кругу своих знакомых – между прочим – что один из лучших современных портретистов ее одноклассник.

(Как?! Вы не знаете Смагина?! Да Глазунов и Шилов – вчерашний день!!)

Уловка удалась, поскольку любовь к обладанию прекрасным у этой публики никогда не дремлет.

(Я, конечно, попрошу Алешу… Но не знаю… Он так занят…)

И Смагин заработал!

С жадностью человека, истосковавшегося по любимому делу, писал он эти невзрачные, тусклые лица, возвышая и просветляя их, сколько было возможно, чтобы не утратилась узнаваемость черт. Эти «льстивые» портреты имели большой успех и приносили Смагину хорошие гонорары.

Словом, живи, Алексей, и радуйся! Однако…

Соприкоснувшись с новым для себя миром, он воочию убедился в том, о чем не раз слышал или читал, но во что не очень-то верил: мир этот существовал на другой планете. Совсем не той, на которой пребывало остальное население страны.

Общими для обоих миров оставались только законы физики, да и они действовали на той планете лишь потому, что было неизвестно, кому заплатить, чтобы поменять их на более комфортные (когда, например, можно плевать против ветра или не тонуть в воде). Бред, конечно, но именно подобные мысли приходили Смагину на ум. Особенно угнетало, что сутью своей люди с той планеты были мелки и порочны, отчего их могущество воспринималось как торжество Зла.

Мучило Смагина и другое: Лера исчезла. Точнее, она так и не появилась больше Ему бы не думать о ней, так нет же: с каждым днем он все чаще вспоминал их встречу и ничего поделать с собой не мог.

Вот и сейчас, изображая на парадном портрете банкира Свистунова какой-то церковный орден, Смагин думал о Лере.

Свистунов позировал, сидя в старинном кресле, во фраке, белой манишке и бабочке. Раздалась трель мобильника, лежавшего у него в руке.

– Да! Ну, привет, Акимыч! Он отвел трубку в сторону:

– Алексей, давайте прервемся…

Смагин присел на стул и погрузился в мысли о Лере. Из раздумий вывело его произнесенное Свистуновым имя – дель Рондо.

– Этот прокурор хренов еще устроит нам небо в алмазах! – почти кричал банкир. – Под меня уже вовсю роет! Будь спокоен, скоро и до тебя доберется! Что? Да не берет он, тебе говорю… Ни сам, ни подчиненные. Выгнал он тех, кто брал!…

Свистунов умолк, слушая Акимыча, а потом сказал: