Дар кариатид

Новая жизнь народилась без её на то разрешения и любопытно взирала на поджарую старость голубыми своими глазами и будто уличала в чем-то.

Страх, обида подступили к горлу Акулины Матвеевны, и снова будто створки невидимых речных раковин сомкнулись в груди. Словно само прошлое вдруг возникло перед ней, звало назад. Но как туда вернёшься?

— Я тебе… «покажу», — хотела было добавить Акулина Матвеевна, но поперхнулась словом и от немого бессилия занесла палку над свой головой.

Угроза вышла жалкой. Палка дрожала в руке, и, потеряв опору, Акулина Матвеевна едва устояла на земле.

— Приехал бродяга, бродяг своих привез, — торопливо захромала она к дому.

Толик смотрел на бабушку с испугом и жалостью.

Ему хотелось подбежать, прогнать то злое, что стояло между ними, закричать: «Это я, бабушка!» Но что-то удерживало Толика, как будто невидимые цепи протянулись между ними вдоль ручья.

Со временем он стал побаиваться высокую поджарую старуху в черном одеянии и белом платке, с извечным посохом в руке. Этой толстой, отполированной временем палкой, она, едва завидев кого-то из детей Степана, издали грозила, как будто боялась, что внуки разобьют невидимые цепи.

Нина и Толик стали обходить дом бабушки стороной, и теперь казалось странным, что таинственная злая старуха — мать их отца, их родная бабушка.

Да и Степан о ней не говорил.

— Папа, а правда, что бабушке сто пять? — спросила как-то Нина.

Степан невесело улыбнулся и ничего не ответил. И впрямь, сколько матери лет? Ведь вечность не виделись… Вечность…

Глава 11 Старая ракита

Благодатный воздух Смоленщины снова наполнил Степана новыми силами.

Прав, тысячу раз прав был брат Никита, когда звал назад, к родным полям, ручью и яблоневому саду. Вот только камнем висеть у него на шее, нет, не по нутру это Степану.

На второй же день он отправился искать работу в райцентр, и сразу же удача ему улыбнулась. На стройке в Сухиничах как раз требовались подсобные рабочие. В тот же день нашли для Степана и койку в общежитии.

На целую неделю уходил он теперь в Сухиничи на заработки. Только на выходной приходил домой, приносил мешок хлеба, немного кильки и, конечно, долгожданные всем семейством слитки сахара — кусков по десять.

В субботу Нина и Толик ждали отца, то и дело нетерпеливо выбегали на окраину дороги. Когда там, в дорожной пыли появится отец с гостинцами?

А в понедельник на рассвете, едва отдохнув с дороги, Степан снова отправлялся на заработки.

Но так было даже легче забыть, забыть, забыть…

Тяжелый физический труд оказался гораздо более действенным средством для забвения, чем алкоголь. Только по ночам, когда стройная, неизменно в легком кремовом платье, Наталья являлась к нему, Степан тихо звал ее сквозь сон. А днем надо было думать о детях, чтобы были сыты- одеты.

С первой же зарплаты Степан купил дочери серого в полосочку и красного в цветочек ситцу.

В соседней деревне, в названии которой слышалась дремучая прохлада, жила отцова сестра. «На все руки мастерица», — говорили о ней в округе.

Не у многих, как у тети Дуни, в деревнях, была швейная машинка. Да и не каждая могла так шить-вышивать, как рукодельница-тётка. Все соседи вокруг ее умасливали, чтобы ситец да лен в руках ее бойких обновками стали.

Нина с нетерпением ждала, когда отец прикажет, наконец, ей идти в Сосновку, и бесформенные куски серой и пестро-красной ткани станут платьями. Какими красивыми, должно быть, выйдут обновки. Совсем не то, что её старые платья, настолько износившиеся, что давно потеряли свой цвет.

Но отец, казалось, совершенно забыл о купленном им ситце. А когда и Нина перестала уже мечтать об обновках, Степан вручил ей сверток с отрезами и произнес заветные слова:

— Иди к тете Дуне.

Повторять приказание не пришлось.

— Смотри не задерживайся! — крикнул вдогонку Степан.

Сосновка хоть и недалеко, но через глухие места пролегает дорога. Видели там и волков. Людей, правда, серые не трогали. А овец не раз утаскивали.

На полпути к Сосновке высилась маяком старая ракита. Корни её оголило уже время, но щупальца жизни глубоко уходили в недра земли, утверждая дерево на ее поверхности.

Нине не терпелось поскорее познакомиться с рукодельницей-тёткой. Девочка почти бежала и остановилась перевести дух только у старой ракиты.

«Остановись. Отдохни», — звало дерево в тень от лучей, еще жгучих, но уже смягченных близостью увядания. Но близость осени ракиту не страшила. Ей ли, столько раз опадавшей к своим же корням и вновь воскресавшей зелёным пухом новой весной, не знать мудрой неумолимости природы?

Ракита привычно шелестела листвой, словно беседуя с самим Небом.

В тени густой раскидистой кроны Нина не удержалась, развернула свёрток, словно приглашая дерево порадоваться вместе с ней незамысловатым узорам на ситце.

Но задерживаться было недосуг. Тётя Дуня, ждет уже, наверное. И девочка вприпрыжку поспешила дальше.

Ракита шелестела что-то вслед.

Сосновку Нина представляла иначе. Деревня казалась полной невидимой радостью, точно кто-то только что умыл её грибным дождем. Но дождика утром не было.