Дар кариатид

Нина случайно поймала его взгляд, веселый и в то же время полный сострадания.

«Все будет хорошо», — говорили эти глаза с прищуром.

Так же ласково и грустно одновременно смотрел на нее отец, когда хотел утешить.

Нина подумала, что, может быть, так же отец смотрит на нее с небес.

Девочка печально улыбнулась французу, чем-то неуловимо напомнившему ей отца. Взгляд пленного придал ей силы.

— Приглянулась ты, Нина, французам, — растянул губы в добродушной улыбке Володя.

Глаза его, обычно серьёзные и грустные, плутовато поблёскивали, как у проказника Ильи.

— Да ну тебя, — смутилась Нина.

На следующее утро Нина уже не плакала, хотя при виде пня, оставшегося от Маруси, слёзы подступили к глазам. Но ещё тяжелее было Наташе, ведь она не могла даже сдвинуться с злосчастного места, где срубили её сестру. Нина, не обращая внимания на ворчание Пауля, первым делом подошла утешить одинокую берёзу.

И снова гнетущие мысли развеял весёлый свист. На фоне неба и леса расцвели одуванчиками жёлтые береты.

Пленный француз, неуловимо напомнивший Нине отца, снова остановил на ней ободряющий взгляд и неожиданно обратился к девочке по имени.

Фразу на русском языке он, вероятно, подготовил специально для неё.

— Ниня, не плачь. Скоро наши придут, — старательно выговаривал он слова.

Девочка улыбнулась в ответ.

Самым удивительным было, что француз откуда-то узнал, как её зовут. Пленных в желтой форме приводили на ремонт дороги из какого-то близлежащего села. Дорога вела вдоль леса полем на Берлин. У всех французов был изможденный вид, но ни голод, ни тяжёлый труд не смогли погасить веселые искорки их в глазах.

Французы снова пели ту же песню.

— И что они веселятся? — хмуро удивлялся Иван.

— Они всегда веселятся, — хмыкнул Володя, довольный своей эрудицией. — Французы.

Это слово, по-видимому, объясняло все, так что Иван не задавал больше вопросов.

Нина с радостным предвкушением ждала каждое утро, когда за деревьями появится солнечный, как поляна в шляпках одуванчиков, строй.

Теперь каждый день для неё начинался с доброго: «Ниня, не плачь. Скоро наши придут». Нина верила французу с отцовскими глазами и ждала, предвкушала, скорее бы уже настало это «скоро». Просветлел и Володя и даже иногда, забываясь под строгим взглядом Пауля, насвистывал знакомую со школы мелодию.

Ремонт дороги пленные закончили в конце августа. Без их всегда веселых голосов терпкая грусть снова расползлась по полю и по лесу.

А вскоре в воздухе запахло сырыми опавшими листьями…

Глава 41 Вошь

Лето отцветало. В запахе цветов и трав сквозила теперь усталость, которой неизбежно полны последние августовские дни.

На Смоленщине они и холодней, и строже, а здесь, в Германии, ещеёдостаточно беспечны, как зрелая, но моложавая и легкомысленная дама.

Шрайбер, как обычно, подкрался из-за деревьев незаметно, хотя в этом не было надобности.

Два немецких мотоцикла, увозивших к немецкой фабрике смерти Фёдора и Марусю, раз и навсегда отпечатались в сознании узников.

Поговаривали, что крематории похожи на ад и, может быть, даже страшней.

Назад из преисподней дороги не было, поэтому никто точно не знал, что там, в аду. Кроме тех, кто разжег это адское пламя. Кроме тех, кто поддерживал его.

О крематориях говорили вполголоса, словно боялись навлечь на себя беду.

Туда мог угодить всякий. Нарочно. Случайно.

Нарочно шел в огонь тот, кому нечего было терять, кого сжигало изнутри пламя ненависти к фашизму. В крематорий отправляли и узниц, забеременевших от немцев. Несколько дней назад Нина слышала, как пани Маришю и паненка Ганнурата испуганным полушёпотом обсуждали один из таких случаев, произошедших где-то в соседнем посёлке. Несколько раз девушки повторяли «ruska». Нина невольно прислушалась и уловила слова «niemiec», «zaszła w ciąże» и «krematorium».

В огонь попадали слишком слабые, слишком старые, слишком юные. Всех тех, кто не хотел или не мог работать на фюрера, ждал огонь.

Его языки, как щупальца гигантского спрута, проникали в подсознание каждого.

Об огне помнили во сне. Помнили за работой. Помнили воскресными вечерами.

Нина часто вспоминала дядю Федора и тетю Марусю.

Сейчас, когда и в сердце, и вокруг воцарилась предосенняя тишина, в которой вот-вот вспыхнет другой огонь, девочка все чаще думала об этих двоих людях. Война сблизила с ними, война и разлучила.

Из девятерых узников уцелело только шестеро…

Нина сосредоточенно очищала кору с дерева и так погрузилась за монотонной работой в грустные мысли, что не заметила, как к ней подошел Шрайбер.

Лесник стоял и смотрел на согнувшуюся над стволом фигурку девушки.

Волосы Нины густые и атласно-черные неукротимым водопадом струились на поясницу, а отдельные непослушные пряди так и норовили упасть на глаза. Девушке приходилось то и дело встряхивать головой, чтобы убрать их со лба. Но это помогало не надолго.

Уже в который раз Нина снова откинула волосы назад, подняла лицо и увидела Шрайбера.

Лесник смотрел на нее и улыбался. По-видимому, он стоял здесь уже давно.

Улыбка его была не веселой и не грустной. Скорее, неопределенной и странной.