Дар кариатид

Нина, поощрённая столь бурным одобрением лаконичного «лойзы», рассказала Стефе, как испугался Шрайбер маленькой вошки. Но полячка внезапно посерьёзнела, грустно покачала головой.

— Nina ta wsza uratowała ciebie…. Нина, эта вошь спасла тебя…

— Спасла? — Нина вспомнила, каким странным липким взглядом смотрел на нее лесник, как взметнулась его рука к его волосам. — Неужели…

— Tak, — подтвердила Стефа догадку Нины.

— Нет, не может быть!

Нина помотала непросохшими еще тяжелыми волосами.

То, на что намекала Стефа и о чем она сама не имела еще более или менее ясного представления, нет, это было невозможно.

Но история о несчастной узнице, забеременевшей от немца, снова зловеще всплыла в памяти девочки.

Глава 42 Красные корзинки

…Осень, безрассудная и яркая, как последняя любовь, наполнила Лангомарк запахом яблок. Спелые, похожие на маленькие солнца, в этом году они были особенно крупными. Померкнувшая зелень вспыхивала пурпуром и золотом на ветках яблонь, виноградных лозах с тяжелыми, будто налившимися янтарем, гроздьями.

Нина уже закончила уборку в комнатах и начала подметать двор.

В доме Шрайберов был большой праздник. Он ощущался даже в радостном покачивании огромных ярко-красных яблок на тяжелых ветвях, почти касавшихся оконной рамы. На побывку приехала старший сын Ганса и Берты Алан.

С утра хозяйка носила в пекарню напротив дома подносы с искусно уложенным тестом и возвращалась с горячими ставшими теперь еще воздушнее пирогами, благоухавшими сдобой и мясом. Немка назвала их кухен-бакен.

Фрау Шрайбер что-то мурлыкала себе под нос и выглядела счастливой и нарядной. Хотя на Берте было простое пестрое ситцевое платье, которое обвивал красно-зеленый клетчатый фартук, ее белокурые волосы были по-праздничному тщательно зачесаны назад и аккуратно ниспадали локонами на полные плечи.

Из раскрытой форточки в осеннюю умиротворенность сада врывались волны веселых военных маршей. В зале надрывался граммофон.

Девочка поеживалась от внезапных порывов ветра.

— Нина, — услышала она свое имя, которое прозвенело колокольчиком, легко и радостно.

На крыльце улыбалась Берта. Теперь вместо скучного ситца на фрау Шрайбер колыхалось на ветру длинное голубое платье.

Издалека хозяйка показалась вдруг Нине удивительно юной. Голубой шелк словно бросал вызов годам. Нина с удивлением заметила, что глаза Берты того же необыкновенного оттенка весеннего неба, что и платье — глаза юной девушки. В ушах фрау Шрайбер, соперничая с блеском ее глаз, сверкали старинные сапфиры. Ветер, как будто нарочно, высвободил из прически несколько прядей и разметал их по плечам.

Ирма выбежала на крыльцо вслед за матерью, в чем-то розово-белом, похожая на зефир, и как всегда с любопытством принялась рассматривать свою русскую сверстницу, но Берта резко отослала дочь обратно в дом.

На улице было уже прохладно.

Берта весело кивнула Нине и легким, как ветер, колыхавший шелк ее платья, движением руки пригласила девочку следовать за собой в дом.

В проеме полуоткрытых дверей зала хрустально поблескивали люстры и бокалы.

Нина осторожно шагнула вслед за хозяйкой в огромный нарядный зал, показавшийся теперь девочке еще больше.

В изящных вазах небрежно свешивались через прозрачный узорчатый край гроздья винограда, над которыми возвышались огромные яблоки с такой полированной красной кожицей, как будто специально вызревали к праздничному застолью. Среди разложенных цветками на блюдах тончайших лепестков сыра и ветчины, пирогов и салатов, конфет щедрыми пурпурными, золотистыми потоками переливалось в бокалы вино и звенело над столом пурпурно-золотистыми поцелуями.

Нина нерешительно остановилась посередине зала у распластанной медвежьей шкуры.

За столом собрались не меньше тридцати гостей. Многие мужчины были в военной форме. В ушах у женщин поблескивали золото и серебро.

Все взгляды были направлены на девочку в стареньком сером платье, и все эти взгляды выражали одно и то же — любопытство, готовое в любой момент взорваться безумным весельем.

В центре стола насмешливо улыбался молодой офицер лет двадцати двух.

Он был весел и пьян.

Нина сразу же узнала юношу, которого столько раз видела на фотографии в комнате на втором этаже. Но теперь старший сын супругов Шрайберов выглядел взрослее и еще красивее, чем в черно-белом глянце.

У Алана были голубые глаза, как у матери, а волосы, казавшиеся пепельными на портрете, на солнце отливали золотом. Но улыбка юноши на фотографии была совсем другой — открытой и мягкой…

Нина растерялась еще больше, когда Алан извлек откуда-то из-под стола красный лапоть. Яркое пятно затмило даже яблоки на праздничном столе.

Теперь все взгляды гостей были прикованы к лаптю.

В груди Нины как будто съежился от ветра и вот-вот оборвется осенний лист. Такие же лапти носили в деревне отец и брат.

— Нина, — голос молодого офицера оказался довольно приятным, но, услышав свое имя, произнесенное Аланом, Нина почувствовала еще большую тревогу. — Sind diese Korbs deine Schuhe?

— Ja, * * — удивилась девочка вопросу.