Дар кариатид

Нина поняла, Володя сожалеет, что Ильюшка, может быть, уже никогда не узнает о звёздах и ещё много-много всего интересного от такого учителя, как был у него…

— Ильюшка — твой брат?

— Брат. Вот он спит, — Володя кивнул головой на упитанного мальчугана. Он сладко посапывал во сне, и не было ему никакого дела ни до тайн звёздного неба, ни до туманного завтра.

— А это младшие наши Надя и Павлик, — Володя показал кивком головы на худенькую девочку лет шести и такого же худенького мальчика года на два-три постарше сестренки.

Они спали в обнимку рядом с Ильюшкой.

— Мы с родителями сюда приехали, — продолжал Володя.

Чуть поодаль всхрапывал во сне немолодой мужчина — отец Володи. Его резкий профиль тревожно белел и беспокойно вздрагивал во сне.

Матерью Володи оказалась та самая женщина, которая поминутно заходилась кашлем.

Она не спала, но ей не было дела до ночных разговоров. У женщины была чахотка.

Володя вскоре захрапел, а Нина так и не смогла уснуть до самого утра.

На столе снова появилась толстая тетрадь с немцем над ней.

Записывал он мало. За узниками подтягивались вяло. Самых здоровых уже разобрали.

Немец с тоской поглядывал на тетрадь. Дома ждал сытный ужин. Весь день без нормальной еды — одни бутерброды, аккуратно завёрнутые в белоснежную бумагу женой. И завистливые взгляды, провожающие в рот белый хлеб с сыром и с салом голодных, сидящих на полу, оборванных людей.

Узников осталось только девять: Нина, Володя, тот самый подросток, с которым они ночью распугивали страхи разговорами, с родителями, братьями и сестрой, и дядя Фёдор с тётей Марусей.

— В России нас не расстреляли, так здесь в печке сожгут, — вздохнул дядя Федя.

Последние солнечные лучи уже почти растворились в сумерках, когда пришел человек в зеленом костюме и в тон ему шляпе с пером — форменной одежде лесничего. Рядом с немцем, виляя хвостом и высунув язык, бежал толстый ухоженный спаниель. Шерсть у собаки была чистой и гладкой, но казалась грязной из-за сероватого оттенка.

Быстрым и почти безразличным взглядом он окинул оставшуюся горстку людей.

Эти синие, не слишком темные и не слишком светлые глаза могли бы показаться добрыми, если бы не густые длинные седые брови, пересекавшие лицо почти сплошной горизонтальной линией с неожиданно опущенными вниз у самых висков уголками. Пожалуй, мужественное лицо этого человека с волевым подбородком и в меру широкими скулами могло бы показаться красивым, если бы правильные нос и губы не низводили его в своей безукоризненности до безликости.

Казалось, создавая этого человека, природа выбрала мерой золотую середину. Не слишком высок — не слишком низок. Не слишком толст — не слишком худ. Иней прожитых лет еще не успел перекинуться на волосы шатенового цвета средней насыщенности.

Немец подошел к столу и еще раз мельком обернувшись на оставшихся узников, резко и отрывисто бросил три слова:

— Ich nehme alle mit. (Я беру всех).

Человек в зеленом костюме положил на стол какую-то справку. Вероятно, подтверждавшую, что в его семье тоже кто-то сражается на войне за идеи фюрера.

— Sie können nichts (От них немного толку), — вяло бросил немец за столом.

— Ich frage danach nicht. Aber wenn Sie mich nicht gehört haben, wiederhole ich es noch einmal. Ich nehme die mit, die geblieben sind.

(Я об этом не спрашиваю, будет от них толк или нет. Но если вы меня не услышали, повторю еще раз. Я беру всех оставшихся). (Я об этом не спрашиваю. Но если Вы меня не услышали, повторяю ещё раз. Я беру тех, которые остались.)

Голос немца в шляпе с пером неожиданно становился то слишком высоким, то слишком низким.

— Gut, — протянул ему большую тетрадь идевший за столом.

Человек в зеленом костюме поставил подпись быстро, размашисто. Таким же резким широким движением отложил в сторону карандаш.

— Geht, — сделал он русским приглашающий знак рукой, но они не двигались с места. На лицах узников застыла нерешительность.

— Geht nach Hause, — повторил человек в одежде лесника уже более строго.

Узники поднялись с земли. Направились за ним к проёму в ограждении из колючей проволоки.

Собака то и дело поводила ухом в строну обритых наголо людей, которые молча шли сбоку. Идти было недалеко. Вскоре вдали показалось небольшое здание железнодорожной станции.

На перроне ждали поезд пассажиры с чемоданами и без. Некоторые из них также вели узников.

Совсем скоро показался вдали все замедляющий скорость паровоз. Поезд был совсем маленьким — всего четыре вагона, но и те оказались заполненными лишь наполовину.

Немец в зеленом сел на скамью у окна. Собака расположилась у его ног, настороженно поглядывая на людей с обритыми головами и усталыми лицами.

Узники разместились напротив на нескольких скамьях.

Поезд тихо вздохнул, тяжело двинулся с места. За окнами поплыли дома и деревья.

Неизвестность постепенно обретала очертания. Человек в зеленой шляпе с пером, светло-серая с черными пятнышками собака, поезд, который когда-нибудь куда-нибудь приедет…

* * *