Дар любви. Воспоминания о протоиерее Феодоре

Мы были первыми, тогда только начиналось окормление тюрем и армии, поэтому наших усилий хоть и с трудом, но хватало. Но скоро, почувствовав положительные результаты участия Церкви в воспитательной работе, власти стали расширять контакты. Теперь во многих тюрьмах, в лагерях, в воинских частях есть храм или молельная комната.

Но, пожалуй, наиболее ярко духовные дары батюшки раскрывались во время службы в храме. В эти часы забывалось все на свете: суета, шум электрички, рев машин на Волоколамском шоссе и самолетов, летающих над Тушинским аэродромом. И сам он так уходил в службу, настолько глубоко переживал происходящее, что порой даже не мог сдержать слез, особенно во время Евхаристического канона. Мы, сослужащие отцу Феодору священники, находимся в алтаре и вместе с ним переживаем чудо схождения Неба на землю! Его голос дрожит, готовый сорваться в рыдания, в глазах стоят слезы. Это состояние передается и нам; мы также осознаем свое не-достоинство, праведный страх от присутствия Божия. В этот момент священник – подлинно пастырь. Он впереди, а за ним все словесные овцы. Такая служба – это служба всего храма. Мы чувствовали, что молится весь храм: всегда стояла удивительная тишина, сосредоточенность прихожан, как недавно вошедших в церковную ограду, так и духовно высокообразованных. Все участвовали в тайне встречи Бога и человека. Переживая ее, мы имели величайшую радость служить с ним вместе; мы невольно тянулись за ним, хотя и понимали, что не доросли до его внутреннего состояния. Рады бы так плакать, но не умеем: не родилась еще пока молитва такой силы. Не дерзаю проводить прямых аналогий, но я всегда вспоминал эти службы, когда читал книги об отце Иоанне Кронштадтском: многие священники стремились попасть к нему на службу, чтобы вместе с ним пережить литургию. Отец Иоанн так служил, что люди чувствовали наступление особого евхаристического времени, пребывали в ином пространстве, реально ощущали что-то такое, что словами передать нельзя. Нечто похожее переживали и мы, сослужащие отцу Феодору. От многих я слышал похожие признания.

Он очень любил соборное служение. Всегда в Прощеное воскресенье, Великий Четверток, на Пасху, в Великую Субботу, на Рождество, Крещение службы были исключительно соборные. Даже менее значимые праздники он всегда предлагал служить вместе. И всегда вместе мы молитвенно встречали радость праздника. Все вместе исповедовали, вместе служили, распределяя возгласы, вместе причащались из одной Чаши. На проскомидии он за каждого, кто был записан в его синодик, вынимал частичку. В этом отношении он очень был требователен к себе. Такой молитвенной памятью о каждом он связывал, цементировал приход, собирал всех воедино, ходатайствуя за них перед Богом. Колоссальная ответственность вызывала в нем страх, трепет, и когда у него по щекам текли слезы, не деланные, не экзальтированные (ему вообще чужда была какая-либо внешняя аффектация), а необыкновенно искренние, все осознавали, что происходит что-то глубоко личное для батюшки. Созерцая такое умение предстоять за паству, мы приобретали знание, которому книжно научиться нельзя.

…В начале февраля 2000 года я был госпитализирован в связи с предстоящей операцией на ноге и выписался после операции только за несколько дней до памяти св. вмч. Феодора Стратилата. Несмотря на болезненное состояние, я пошел в храм: я просто не мог не поздравить батюшку с днем его ангела. Именины нашего настоятеля по ощущению тепла, искренней любви прихожан мне всегда напоминали престольные праздники. Так же много собиралось народу, так же торжественно проходило богослужение, так же широко и весело продолжалось празднование в трапезной. После литургии мне, как второму священнику, надлежало поздравить отца настоятеля от всего прихода и вручить ему подарок – наперсный крест с украшениями. На этом я и построил слово. Я говорил о том, что крест есть не только самое большое украшение христианина, но и подвиг, который можно совершить, лишь взяв его и следуя за Господом. Вручая крест, я пожелал ему помощи Божией. В ответном слове батюшка очень благодарил всех и просил приход молиться о нем. Потом вдруг очень резко перескочил мыслью, пожелав всем – себе и всему приходу – огромного терпения, и так же неожиданно стал у всего прихода просить прощения, как бы прощаясь со всеми нами.

После службы мы разоблачились, и по обычаю была трапеза. Потом я поднялся на второй этаж приходского дома, чтобы прилечь. Отец Феодор зашел в нашу комнату, увидел меня лежащим и велел не спешить с выходом на службы, дал еще неделю отдыха. «Давай поправляйся. Я за тебя послужу…» Так в заботе обо мне мы с ним простились, и, как оказалось, навсегда.