Дар над бездной отчаяния

– То-то и оно, на манеж. – Возьми, замажь. Стёпка взял у него изо рта кисть, капли белил посыпались на пол.

– Зря! Всем коням конь!

– Картинка, Стёпа, вышла, а не икона святая. Не заладилось письмо и в другой, и в третий раз. Умом понимал, как надо писать. Ясно представлял образ святого Георгия на иконе, что видел в музее. Изобразил его безымянный иконописец со светлым ликом, истончёнными руками и ногами, и конь под ним белоснежный был, ровен и бесстрастен. Не в мышцах, не в ярости и страсти победы, в немощи являлась сила Победоносца, в духе Божественном, смирении и вере.

Под его же кистью святой Георгий выходил разудалым казаком на коне. Видя и понимая свои просчёты, Гриша торопился, переписывал, добавлял в члены коня и всадника аскезы, усмирял движение. Получалась будто из жести вырезанная фигурка. Свитый же кольцами дракон, огнедышащая пасть с клыками и кровавым глазом рождали страх за святого всадника.

– Не загрыз бы этот дракон Святого, – усомнился и Стёпка, толокшийся за спиной. – Нарисуй ему копьё с оглоблю, чтобы пузо наскрозь, тогда он точно сдохнет…

– Святой Георгий и конь его – это кара Божья, молния небесная, Стёпа, – толковал ему Григорий. – Они не сами по себе, они посланцы горнего мира на брань со змеем. Гад, которого Господь обрёк ползать по земле на персях, есть сборище всех страстей и душетленных пакостей. Он хочет растлить наши души, превратить жизнь в бессмыслицу, кровавый хаос, торжество зверя. Разумеешь?

– Вроде, – Стёпка в смятении обеими руками чесал затылок. – Когда говоришь, всё понятно, а к вечеру сливается.

– Вот ты бы на дракона если с копьём скакал, – не отступал Григорий. – У тебя бы страх, злость на лице выступали, а лик святого бесстрастен и конь его спокоен. Они – небесные гонцы Бога.

– Я бы с лошади сорвался.

– Да я же к примеру говорю, – горячился Григорий. – И краски сами радостные, пурпурный плащ на святом всаднике, белоснежный конь, луч копья возвещают победу и любовь.

– А как лучом змея заколешь? – Стёпка моргал круглыми преданными глазами. – Эдак ты без конца будешь перерисовывать. У двух кистей черенки уж переел. Губы опять потрескались. Не забыть на ночь жиром барсучьим смазать.

– Свет горний, радость красок, Стёпа, никак не уловлю. Выходит, во мне духа высокого нету.

– Горний – это когда солнышко из-за гор выходит?

– Может, и так.

– Утром на восходе гляди и рисуй. На другое утро ещё в сумерках Стёпка вывез его на коляске за околицу. Было тишайшее летнее утро, когда былинка не колыхнётся, когда пташка боится трепетом крылышек разъять божественную тишь. Замирают тогда в человеке грехи, «ныне и прежде соделанные», утихают все муки и скорби. Сделавшаяся детской душа слышит глас Божий. И восходило над землёй красное солнце, пели птицы, раскрывались под теплыми лучами цветы…

Солнце-то, как плащ у святого на иконе, – шептал в изумлении Стёпка. – А вон тебе копья светоносные сквозь ветки летят…

Григорий молчал, боясь словами рассеять давно позабытую светлую детскую радость. Сиял глазами.

Стёпка замолкал, чувствовал. Радостными молитвами взлетали к небу песни жаворонков.

– Гляди, гляди, – Стёпка запрокинул голову. – Не туда смотришь. В-о-он. – Ткнул пальцем в небо, где ходил орёл. – Узнал, похоже, нас. Над нами кружится.

Григорий глядел на парившего в небе двуглавого, пока не заломило шею. Ждал пока высохнут слёзы, но они текли и текли по щекам. Стёпка отвернулся, стесняясь их утереть. Сам шмыгал носом.

…Через сорок дней поста и молитвы Григорий напишет образ святого Георгия Победоносца, поражающего змея. Икону поставят в церкви. Никто не обратит внимания на облачную прозрачность святого всадника и присущее горным вершинам сияние в окрасе коня. Заметят, будто лик святого на иконе напоминает отца Василия. Поговорят и перестанут.

16

Новый ХХ век в небе над Петербургом обозначила комета с багровым, будто сочившимся кровью, хвостом. Висела долго, то размытая облаками, то страшно явственная, будто иззубренный нож гильотины. Спириты и чревовещатели на папертях и в великокняжеских салонах шептали страшное про моря крови…

…Каров-Квашнин и Мария Спиридоновна ещё в начале осени переехали из Самары в Петербург. На явочную квартиру в этот раз пришли поврозь. Хозяин в зелёном одеянии с фалдами наотлёт оглядел их неподвижно-жёлтыми глазами филина и провёл в гостиную с высоченными, прямо для голубиного лёта, потолками. Десяток молодых людей в сюртучках и студенческих тужурках, разбившись на кучки, говорили и смеялись. Среди гостей была всего одна девушка в чёрном до полу платье с врождённым выражением ожидания карих глаз. С появлением Марии Спиридоновны она смеялась громче и хмурилась суровее. А та, в пику советам Карова, одетая в дорогое модное платье, с бриллиантами, смотрелась вызывающе. В её тени Каров держался глубокомысленно-скромно. Ждали Азефа. Женской интуицией Мария Спиридоновна чуяла этого человека, как чует волка лошадь. Предупреждала Карова не иметь с ним дел. В глазах молодых людей ей виделась красная ковровая дорожка для главаря бомбистов, сотканная из легенд и басен.