Дар Орла

Я провел с ними еще несколько дней, не отмеченных никакими событиями. Было совершенно ясно, что сестрички враждебно настроены ко мне. Хенарос, казалось, просто терпели меня. Только Ла Горде, похоже, было легко со мной. Я удивлялся — почему? Перед отъездом в Лос-Анжелес я спросил ее об этом.

— Странно, но я привыкла к тебе, — сказала она. — Как будто мы с тобой вместе, а сестрички и Хенарос — это совсем другой мир.

2 СОВМЕСТНОЕ ВИДЕНИЕ

В течение нескольких дней после возвращения в Лос-Анджелес я ощущал какое-то сильное неудобство, которое объяснял головокружением и внезапной потерей дыхания при физических нагрузках. Однажды ночью это достигло кульминационной точки, когда я проснулся в ужасе, не в состоянии дышать. Врач, к которому я обратился, диагностировал мои жалобы как гипервентиляцию, вызванную, скорее всего, перенапряжением. Он прописал мне успокаивающее и посоветовал при повторении приступа дышать в бумажный мешок.

Я решил, вернуться в Мексику, чтобы спросить у Ла Горды совета. Когда я рассказал ей о поставленном мне диагнозе, она заверила, что никакой болезни тут нет, а просто я в конце концов теряю свои щиты, и что испытываемое мною является «потерей человеческой формы» и вхождением в новое состояние отделенности от всех человеческих дел.

— Не борись с этим, — сказала она. — Сопротивляться этому — наша естественная реакция. Поступая так, мы рассеиваем это. Оставь свой страх и следуй потере своей человеческой формы шаг за шагом.

Она добавила, что в ее случае распад человеческой формы начался с невыносимой боли в матке и с необычайного давления, медленно смещавшегося вниз — к ногам и вверх — к горлу. Она добавила, что последствия ощущаются немедленно.

Я хотел записывать каждый нюанс своего вхождения в это новое состояние. Я приготовился вести детальный дневник обо всем происходящем, но, к моему большому разочарованию, ничего больше не происходило. После нескольких дней напрасного ожидания я отбросил объяснение Ла Горды и решил, что доктор был прав в своем диагнозе. Мне это было совершенно понятно. Я взвалил на себя ответственность, порождавшую невыносимое напряжение. Я принял лидерство, которое, по мнению учеников, принадлежало мне, но я не имел никакого представления, как себя вести и что делать.

Нагрузка проявилась в моей жизни и более серьезным образом. Мой обычный уровень энергии непрерывно падал. Дон Хуан сказал бы, что я теряю личную силу и, следовательно, я непременно потеряю свою жизнь. Дон Хуан настроил меня жить посредством исключительной личной силы, что я понимал, как определенное состояние бытия, как отношение порядка между субъектом и вселенной, которое нельзя было разрушить, не вызвав смерти субъекта. Поскольку никакой возможности изменить ситуацию не предвиделось, я заключил, что жизнь моя подходит к концу. Мое чувство обреченности, казалось, разъярило всех учеников. Я решил на пару дней уехать, чтобы рассеять свою хандру и снять их напряжение.

Когда я вернулся, они стояли у дверей дома сестричек, как бы ожидая меня. Нестор бросился к моей машине и, прежде чем я выключил мотор, прокричал, что Паблито сбежал. Он уехал умирать, сказал Нестор, в город Тула, на родину предков. Я был в ужасе и почувствовал себя виновным.

Ла Горда не разделяла моего беспокойства. Она сияла, светясь удовлетворением.

— Этому маленькому сутенеру[2] лучше умереть, — сказала она. — Все мы теперь заживем гармонично, как и должны были. Нагуаль говорил нам, что ты принесешь перемену в нашу жизнь. Что ж, ты ее принес. Паблито нам больше не досаждает. Ты избавил нас от него. Посмотри, как мы счастливы. Без него нам живется куда лучше.

Я был вне себя от ее бесчувственности. Я сказал так жестко, как только мог, что дон Хуан учил нас быть воинами. Я подчеркнул, что безупречность воина требует, чтобы я не позволил Паблито умереть просто так.

— Что же ты собираешься делать? — спросила Ла Горда.

— Я собираюсь послать одного из вас, чтобы он жил с ним, — сказал я. — До того дня, пока мы все, включая Паблито, не сможем уехать отсюда.

Они посмеялись надо мной, даже Нестор и Бениньо, которых я считал наиболее близкими к Паблито. Ла Горда смеялась дольше всех, явно провоцируя меня.

Я обратился за поддержкой к Нестору и Бениньо. Они отвели глаза в сторону.

Я воззвал к высшему пониманию Ла Горды. Я умолял ее. Я использовал все доводы, какие мог придумать. Она смотрела на меня с явным презрением.

— Пойдемте, — сказала она остальным.

Она лучезарно улыбнулась мне, затем передернула плечами и поджала губы.

— Приглашаем тебя идти с нами, — сказала она мне, — при условии, что ты не станешь задавать вопросов и не будешь упоминать об этом маленьком сутенере.

— Ты, Ла Горда, бесформенный воин, — сказал я, — ты сама мне это говорила. Почему же тогда ты судишь Паблито?

Ла Горда не ответила. Удар попал в цель. Она поморщилась и отвернулась от моего взгляда.

— Ла Горда с нами! — пронзительно закричала Хосефина.

Сестрички окружили Ла Горду и затолкали ее в дом. Я последовал за ними. Нестор и Бениньо тоже вошли внутрь.