Дар Орла

Из того, что Зулейка сказала мне о наших путешествиях, единственным, прозвучавшим, как объяснение, было то, что сила сновидящих — фокусировать свое второе внимание — превращает их в живые рогатки[19]. Чем сильнее и безупречнее сновидящий, тем дальше он может проецировать свое второе внимание в неизвестное и тем дольше продлится его проекция сновидения.

Дон Хуан сказал, что мои путешествия с Зулейкой не были иллюзией и что все, что я с ней делал, являлось шагами к контролю второго внимания. Другими словами, Зулейка обучала меня особенностям восприятия этой другой области. Он, однако, не мог объяснить точной природы этих путешествий, а может быть, не хотел. Он говорил, что если попытаться объяснить особенности восприятия второго внимания в терминах особенностей восприятия первого внимания, то лишь безнадежно запутаешься в словах. Он хотел, чтобы я сам пришел к определенному выводу, и чем больше я обо всем этом размышлял, тем яснее мне становилось, что его нежелание было конструктивным.

Под руководством Зулейки во время ее инструктажа по второму вниманию я действительно отправлялся к тайнам, которые были явно за пределами возможностей моего разума, но столь же явно в пределах возможностей моего полного осознания. Я научился путешествовать в нечто непостижимое и закончил тем, что мог сам, как Эмилито и Хуан Тума, рассказывать собственные «истории вечности».

14 ФЛОРИНДА

Мы с Ла Гордой пришли к полному согласию относительно того, что, когда Зулейка обучила нас тонкостям сновидения, мы приняли как безоговорочный факт: правило — это карта, в нас скрыто другое осознание, и есть возможность входить в это другое осознание. Дон Хуан выполнил предписание правила.

Согласно правилу, на следующем этапе ему следовало познакомить меня с Флориндой, единственной из женщин-воинов, кого я еще не встречал.

Дон Хуан сказал, что в ее дом я должен войти сам, без него, потому что все, что произойдет между мной и Флориндой, никого другого не касается. Он добавил, что Флоринда будет моим личным гидом, как если бы я был таким же Нагуалем, как и он. У него были такие же отношения с женским воином из партии его бенефактора, сравнимым с Флориндой.

Однажды дон Хуан оставил меня у дверей дома Нелиды, велев мне войти и сказав, что внутри меня ждет Флоринда.

— Это честь познакомиться с Вами, — сказал я женщине, встретившей меня в холле.

— Я — Флоринда, — ответила она.

Мы молча смотрели друг на друга. Я был поражен. Мое осознание было острым, как никогда прежде. Я более никогда не испытывал ощущения, подобного этому.

— Красивое имя, — только и смог сказать я, желая сказать больше.

Мягкое и протяженное произношение испанских гласных делало ее имя текучим и звонким, особенно «и». Имя не было редким, просто я никогда не встречал никого, кто был бы самой сущностью своего имени. Стоявшая передо мной женщина подходила к этому имени, как будто его придумали специально для нее, или как если бы она сама подогнала свою личность под это имя.

Внешне она выглядела копией Нелиды, разве что казалась более уверенной в себе, более могущественной. У нее был оливковый оттенок кожи, как у жителей Средиземноморья. Испанка или, может быть, француженка. Она была немолода, но без всяких следов увядания. Ее тело казалось гибким и подтянутым. Длинные ноги, угловатые черты лица, маленький рот, красивой формы нос, темные глаза и светлые волосы. Никаких складок, никаких морщин на лице. Она выглядела так, как будто только притворялась старой.

Когда я впоследствии вспоминал об этой встрече, мне пришло в голову нечто, совершенно постороннее, но уместное здесь. Однажды я увидел в газете двадцатилетней давности фотографию молодой голливудской актрисы, снятой в роли женщины на двадцать лет старше ее. Рядом с этим снимком был помещен современный облик актрисы после двадцати лет нелегкой жизни. Флоринда напоминала первую фотографию этой актрисы — молодую женщину, загримированную под пожилую.

— Ну и что мы имеем, — сказала она, поддевая меня. — Судя по твоему виду, негусто. Мягкий. Индульгирующий до мозга костей, вне всякого сомнения.

Ее прямота напомнила мне дона Хуана, так же, как и внутренняя жизнь ее глаз. Вспоминая о встречах с доном Хуаном на протяжении всех этих лет, я не могу вспомнить ни единого случая, когда бы его глаза выглядели напряженными. В них нельзя было заметить никакого возбуждения. Это не значит, что глаза его были красивы внешне. Я видел немало красивых глаз, о которых, тем не менее, нечего было сказать, кроме того, что они красивы. Глаза же Флоринды, как и глаза дона Хуана, вызывали у меня ощущение, что они были свидетелями всего, чему только можно быть свидетелями; они были спокойными, но не ласковыми. Возбуждение было загнано внутрь, превратившись во что-то такое, что я мог бы назвать только внутренней жизнью.

Флоринда провела меня через гостиную и дальше, в крытое патио. Мы сели в удобные мягкие кресла. Ее глаза, казалось, что-то искали на моем лице.

— Знаешь ли ты, кто я и что я должна для тебя сделать? — спросила она.