Дар Прозерпины

– Мне уже все равно, – сказал Кирилл Матвеевич, склонившись над телом угасающей жены. – Дорогая, прости мне все, что я совершил… Прости меня, – шептал он ей на ухо, но она уже не могла расслышать его. Еще через минуту она, захрипев и изогнувшись в дугу всем телом, испустила дух.

– Соболезнуем, – тихо сказал архивариус директору мелькомбината. Последний только покивал, его душили горячие слезы, он не замечал, что творится вокруг.

– А как все начиналось! Кто бы мог подумать, что так все кончится? – спросил архивариус сам себя и что-то быстро-быстро начал записывать в блокнот, опершись на подоконник.

– Еще ничего не кончилось, – процедил сквозь зубы человек в черном, с оттопыренными карманами, которого звали Максим, – боюсь, все только начинается… Здесь сейчас оставаться нельзя, мы просто задохнемся.

– Пожалуй, – откликнулся архивариус.

– Вы с нами?

Кирилл Матвеевич обреченно помотал головой. В этот момент для него все, в том числе и нестерпимая жара, стало чем-то внешним, отдаленным. Главное же – безысходность, тупик. Он перестал понимать, что происходит.

* * *

Виктор Подольский и Лев Фрумкин ухаживали за Олегом Петровичем Потаповым, которому, то ли из-за его избыточного веса, то ли из-за давления и сердечной недостаточности, приходилось особенно плохо. Под раскидистым дубом, который каким-то чудом уцелел от скальпелей садовников в центре города, вместе с множеством других страдальцев Виктор и Лев, склонившись над Потаповым, то увещевали его словами, то, насколько позволяли обстоятельства, обмахивая газетой, пытались привести в чувство. Потапов благодарно, но немощно улыбался, было заметно, что ему становится все хуже и, если жара не спадет, его уже не спасти.

– Пить… пить, – зашептал поверженный жарой начальник отдела доставки.

Лев и Виктор переглянулись. Подольский, вздохнув, сказал:

– Я, в принципе, прихватил с банкета бутылочку воды.

– Здорово, тогда давай ее сюда скорее!

– А нам?

– Что? – не понял Фрумкин.

– А ты не думаешь, что вода может понадобиться и нам самим?

Лицо Фрумкина нахмурилось, и он строго сказал:

– А ну, давай быстро воду!!!

Подольский, до того никогда не видавший Фрумкина в гневе, тут же подчинился и извлек небольшую бутылочку воды.

– Только нам немного оставь… – протянул он воду Фрумкину. Тот, ничего не сказав, отвинтил крышку и поднес горлышко к губам Потапова. Потапов сделал два быстрых глотка, но, поперхнувшись, с испугом отпрянул, дико вращая глазами и ловя воздух ртом.

– За что? – вырвалось у него между хрипами, тело обмякло, и он умер.

Фрумкин в недоумении посмотрел сначала на Потапова, потом медленно перевел взгляд на Подольского.

– Ты чего ему дал?

– Как – чего? Что было, то и дал… Воду, конечно!

– А ну, сам пей, шкура!!! – взревел в негодовании Фрумкин, мгновенно удивившись самому себе – он никогда себя не помнил таким злобным, агрессивным, импульсивным.

– Не буду я ничего пить! – В ужасе Подольский подался назад, но уткнулся в ствол могучего дуба, пути к отступлению были отрезаны. Он оглянулся как затравленное животное на охоте, на него надвигался Фрумкин, точнее бывший Лева Фрумкин, а теперь разъяренный, с перекошенным от злобы лицом, со сжатыми кулаками, раскрытым в немом крике ртом. Подольский закрыл глаза, отгородился руками и что есть силы завопил:

– Ты сам во всем виноват. Это ты открыл письмо. Это из-за тебя сейчас гибнут люди!!! Ты виноват во всем!!! Только ты! Ты! ТЫ!!! Лев Фрумкин призвал всех их! Ты за все в ответе. Ты один!!!

Подольский внутренне съежился, ожидая удара, но этого не произошло. Вместо этого на несколько мгновений воцарилась тишина. Потом из разных концов пространства пополз еле уловимый шепот, нарастающий, превращающийся в гул, подобно тому как электричка, мчащаяся издалека, со всей быстротой, на которую способна, врывается на тихий полустанок и, громыхая, проносится мимо. Многоголосие неслось со всех концов улицы, настойчиво твердя: «Это он!», «Это он!», «Это он!». Гул постепенно перерос в настоящий шторм голосов и криков, и вот, словно девятый вал, все остальные звуки, даже марш, который из последних сил выдувал духовой оркестр, перекрыл чей-то зычный голос: «Фрумкин!!! Во всем виноват Фрумкин!!!» И уже другой, более высокий, визгливый, но не менее звонкий, бросил: «Бей его!» Земля заходила ходуном, все понеслись по направлению к дубу, к которому привалился Подольский, зажмуривший от испуга глаза. Потом топот ног сменил направление, и робко приоткрывший один глаз Виктор Подольский увидел, как поток людей удаляется в один из переулков. Перед толпой во весь дух несся Фрумкин, рубашка, выпростанная из штанов, хлопала по воздуху, подошвы ботинок мелькали с неимоверной быстротой. Над удаляющейся многоногой разлапистой людской массой неслись истошные крики: «Догоните его!!!», «Смерть Фрумкину!!!», «Убить!!!», «Покарать!!!», «Уничтожить!!!».