Дар Седовласа, или Темный мститель Арконы

— Я сужу, Дюк, по чести и по совести! — с расстановкой выговаривал Владимир, а взор его блестел от гнева, — В том виновен Фредлав, что напал варяг на дружинников моих. Но коль скоро в том не имел он корысти и стоял один супротив десяти — я варнака помилую. Отпущу Фредлава на все четыре стороны, коль положит кто за него велик заклад. Слово мое княжеское крепкое — каждый знает, и от слова своего не отступлюсь!

— Я поставлю за него таков заклад! — отвечал Дюк Волынянин.

Только он это вымолвил, из угла дальнего темного вставал калика. Говорил чернец такие речи:

— А и мудрый ты, Владимир князь! Видно, славен тот варяг, что против десяти выстоял. Неужели, Дюк, да не выручим мы храбра молодца? Ты не примешь ли, Красно Солнышко, в тот велик заклад и мою долю — злату чашу, что несу с собой из чужих земель? Больно тяжела ноша для перехожего — пусть послужит она делу доброму.

Стали гости над нищим насмехаться, громче всех Фарлаф да Чурила Пленкович:

— А откуда ж у тебя, чернец, столько золота? Не ограбил ли кого в чистом поле?

Но князю уж больно чашу охота было увидать, он и кивнул калике:

— Я приму твою долю в заклад Дюков — но сперва покажи, коль похвастался! Смотри, гости мои и так на золоте едят…

Как достал переброжий диковину — так у насмешников челюсти и поотвисли.

— Говорят, Владимир князь, не простая моя чаша — всяк, кто к ней прильнет — либо прошлое узрит, либо грядущее! Только для глотка немало нужно смелости.

Видать, поддел хитрец кагана русского. Верно знал калика, что с младых лет съедает Красно Солнышко честолюбие. Да, разве, уступит, князь кому на пиру святое право первого?

Сказал так чернец и с поклоном подал кубок государю Киявии.

* * *

Стал Владимир заклад разглядывать да осматривать — нет ли тут какого подвоха, не удумал ли калика худого. Волчок, стоявший у престола, приметил, как дрогнули руки господина, едва большие пальцы угодили в какие-то темные дыры на белесой округлой стенке чаши. Отверстия скорее всего для этого и были предназначены, вот располагались только как-то странно. За широкими дланями слуга не усмотрел, что в самом деле держит Красно Солнышко, лишь видел, как серебрится внутренность сосуда, да снизу выглядывает червонное предчашие.

Рядом с князем оказался и Краснобай Малхович, зашептал он племяннику:

— Слышал я, греки вельми искусны в ядах! Что как нутро у кубка отравлено — пусть сперва гость отведает. Этим и честь ему окажешь, этим и себя обережешь…

Владимир зачарованно разглядывал зловещий залог — он не был столь суеверен, но в даре сем князь и впрямь находил нечто непознанное, недоступное сознанию. Указательные пальцы легли в небольшие ямочки висков, здесь кость была отполирована до блеска.

— Ты, как всегда, прав, дядя! — ответил он и, обернувшись к Волчку, приказал, — Ну-ка, наполни сей кубок, да поднеси дарителю! Мы желаем пить с тобой, калика!

— Это великая честь, князь! И коль будущее мне пригрезится — ты услышишь песнь о том…

— И то дело! — облегченно вздохнул Краснобай.

— Пусть же отныне твоя чаша служит братиной — и опосля князя в перву очередь пить дозволяю дяде нашему и мудрому советчику! — молвил Владимир, возвращая калике сосуд, полный зелена вина.

Он смело принял дар обратно, и, слегка плеснув на пол — то была дань подземным богам — припал к чаше.

— Ох, и хмельные вина у тебя, светлый князь! — проговорил Ругивлад, откидывая капюшон.

— Брага добрая — с самой Корсуни! — согласился с ним Краснобай.

— Гм! Больно мне твое лицо знакомо, калика!? — удивился Владимир, пристально рассматривая седого путника, а затем добавил, — Так, что же ты зришь?

— Выпей, Красно Солнышко! В странах, где я хаживал, из кубков сперва пьет сам хозяин, дабы гость не подумал лишнего… Ты пей — и сам все увидишь!

Князь был не робкого десятка, и слова перехожего опять задели за живое, поэтому он не заставил себя ждать, да и в горле от царившего на пиру напряжения пересохло. К тому же калика и впрямь поглотил немало браги, а ничего — стоит на ногах, не шелохнется.

Вино было ароматным, в желудке разлилось приятное тепло.

Но лишь только Владимир приложился к кубку и сделал жадный глоток — таинственный черный гость запел, легонько трогая струны. И в пророческой песне[59] были такие строки, что навсегда врезались в память всех сидевших на том княжьем пиру:

«Я прозреваю, как грозные реки несут
Изменников мертвых, убийц и предателей,
Тех также, что жен соблазняли чужих…
И Ящер глодает тела охладелые,
И Волк рвет погибших на части, —
Поймете ли весть мою?
…
В распре кровавой брат губит брата;
Кровные родичи режут друг друга:
Множится зло, полон мерзости мир.
Век секир, век мечей, век щитов рассеченных,
Вьюжный век, волчий век!»

Услыхал то Владимир, чуть хмельную брагу не расплескал: