Дар Седовласа, или Темный мститель Арконы

Верно приметили люди, что ежели три мужика собрались за столом, то разговор у них все об одном и том же.

* * *

— Как звать тебя, молодец!? Ты какого роду-племени, да с чего очутился здесь? — спросил Свенельд незнакомца.

Но, как живо поняла Ольга, сделал он это скорее для того, чтобы отвлечь раненного от мучительной боли. У спасенного ими в правом боку сидела печенежская стрела. Причем били в спину, железко выглядывало чуть ниже последнего ребра, а обломок, лишенный оперения, торчал сзади.

— Пить, во имя всего светлого!

— Терпи, воин — может в князи выйдешь! — молвил старый Светельд, надрезая и без того драную рубаху близ раны, — Воды у нас нет. И коль ты мужик — терпи!

— Звать меня Фредлавом, — сбивчиво заговорил спасенный, пока случайный лекарь осматривал бок, — Я буду вольный человек с Ладоги, свободного варяжского роду. А лодью вел ныне из Славии к Русскому морю. Зиму коротал в хлебосольном Киеве, а по весне, когда без лишних хлопот можно миновать тернистые пороги, вышел на Царьград. Везли мы базилевсу ихнему бобра да рыжей кумы знатный мех, куницу да черна соболя. А еще везли мечи с самого Новагорода, да Людота, то кузнец киянский, мне десяток подбросил… Ох! Ты полегче, старик — так и помереть можно!

Но Свенельд не ответил.

— А дальше-то что было? — спросила Ольга Фредлава, отвлекая его.

Варяг скрипнул зубами, но продолжил:

— Сам я принадлежу к тому великому товариществу, что на Венетском взморье зовут волынью. Наш глава — славный Дюк из Волина, то-бишь Венеты.[51] Честь ему и хвала! Славен Дюк Венедич силой-храбростью, да и тем, что пораздвинул раз горы толкучие. С тех-то пор на Киев-град стала дорога прямоезжею. Я ему был помощником первым. Да, видать, нынче прахом тот союз — никому не миновать чар Лелиных. Полюбил вожак красну девицу, а она-то люба самому князью киевскому. Словом, бросил Дюк дела купеческие, ищет он на страсть управу… Ах! Старик, старик!

— Ничего! Уже скоро! — молвил Свенельд, и зашептал, зашептал древний, заговорил скоренько так. — Во имя Триглава Великаго, к трем стреловержцам взываю я, к Сварогу, что кует стрелу, к Дажбо, сыну его, что кладет на тетиву, да к самому Стрибе, он несет стрелу. Не от Стрибы, не от Посвиста пришла сия стрелочка каленая — от врага лютаго, печенега проклятого. Как пришла — так выходи стрела, из Фредлава на уклад, да на железо и на масло! Тенись, не ломись и не рвись!

Кот, что валялся себе в теньке, приоткрыл сонные глаза и хотел было вставить какую-то гадость, но смолчал.

Фредлав нервно сжал ладонь спасителя и продолжил:

— Шли мы по Дан-реке. Уж совсем было спустились к Русскому морю, да не судьба моим товарищам искупаться в черных водах. Удача оставила нас!

Редкая стрела долетит до середины той великой реки — потому, как заметили мы разъезд печенежский, так сразу решили убраться подальше от берега. Смешно, если бы сорок здоровых мужиков не выгребли бы? Да и летела лодья по течению. Вдруг по борту правому вижу я из мутной-то воды морда страшная поднимается! Лошадиная ли, змеиная ли — не ведаю. И шея-то у гада гибкая, а с хорошую сосну в обхвате будет! Не успели опомниться мои товарищи, змей башкой твердолобой как ударит нашу лодочку! Чуть надвое не расколол, страшилище. Все, кого прочь не вынесло, взялись за луки да секиры острые. Но стрелы от брони змеиной поотскакивали.

Изловчился я, да поразил гада в самый глаз. Промахнуться было сложно, очи чудо-юдовы с тарелку округлостью. А когда он разинул пасть — в ход пошли дротики, впиваясь в красную мякоть ужасного языка.

Змей глубоко нырнул, а потом как даст еще раз в борт! И точно — пробоина! Приказал я править снова к берегу, так он навис тушей над лодьей и рухнул всей тяжестью. Судно в щепы!

Начал гад пожирать моих товарищей, кого перекусывал, кого целиком смолотил — на песок мы выбрались втроем. Печенеги уж поджидали, словно знали о том, точно чудо-юдо у них на довольствии. Да, трудно взять нахрапом вконец озверевших мужчин! Мы мечтали подороже продать свои жизни. Я уложил наземь троих, прежде чем петлю накинули. А потом уж ничего не помню… Проклятье!

— До ста лет проживешь, варяг! Удача вернулась к тебе вновь! Вот стрела — сохрани на память! — молвил Свенельд, подавая Фредлаву извлеченную из тела погибель, — А теперь, ну-ка, прикуси ее, чтоб перед бабой не стыдно было!

Раскалив в пламени кончик ножа, он прижег кровавую рану со спины. Зрачки у варяга расширились, да стрелу чуть не расщепил. Затем, положив Фредлава, Свенельд повторил все то же с другой дырой, где хлюпало и пузырилось.

— Ну, вот, и ладно! Твоя очередь, девица!

Свенельд поднялся на ноги и с трудом разогнул спину, годы брали свое.

— Видать, старик, не миновать мне моста Калинова, — проговорил варяг.

— Все там будем, да рано ты собрался на ту сторону. Погоди, еще детей наплодишь — тогда ступай себе, хоть в Пекло![52]

Ольга подсела к варягу и отерла тряпицей пот. Затем она возложила тонкие холодные персты ему на лоб и заговорила, затараторила, запричитала: