Дар шаха

Большой базар принял в свою душную тень, обдал жгучим ароматом гвоздики, едким духом куркумы, пряного тимьяна, резкой вонью овечьей шерсти и выделанной кожи. Под ногами чавкала грязь, блестели и смердели лужи верблюжьей мочи, над головой качались пыльные ткани и ковры, густую толпу разрезали вопли мальчишек, катящих железные тележки прямо на прохожих. Но сегодня здесь не хватало обычной сутолоки: немногие покупатели торопились, а торговцы не зазывали народ оглушительными криками, не тянули за рукав, не торговались с привычным азартом. Средь бела дня многие из них с грохотом опускали над лавками железные жалюзи. Человеческая река стекала к мечетям. На перекрестках патрулировали группы жандармов. Стены и колонны были оклеены афишами. Воронин остановился у одной, прочел:

«Шах дал стране конституцию, но враги конституции призвали чужеземных разбойников – грузин, кавказцев и армян, желающих ввергнуть страну в анархию. Теперь мятежники со всех сторон подступают к Тегерану. Правительство будет защищать город и его жителей всеми возможными средствами и накажет каждого, кто будет помогать революционерам. Каждая попытка мятежа будет пресечена. За грабеж последует суровая кара. Правительство отклоняет ответственность за могущие произойти события».

В раскаленном воздухе базара пахло бедой, и этот запах перебивал все прочие его ароматы. Воронин зашел в ахвахану рядом с Джума мечетью.

– Хаджи-Сораб, я специально пришел на базар ради стакана вашего необыкновенного чая.

Старый хозяин ахваханы чай продавал втридорога, зато новости раздавал бесплатно.

– Минуточку, уважаемый доктор, вода в самоваре уже кипит.

Хаджи-Сораб, сморщенный, высушенный вечным жаром своей жаровни, принес маленький стеклянный стакан с янтарным чаем и тремя кусочками сахара на блюдце.

– Мерси, уважаемый. Что творится сегодня на базаре?

– Вой-вой-вой, дженаб а-доктор, конец дней настал. В Иране хозяйничают большие и малые ханы, а большевики собираются захватить Тегеран! Базар против большевиков и против англичан. Базар за Аллаха, и Аллах за базар. С тех пор как нет торговли с Россией, помираем: неурожай, болезни, голод. Премьер-министр Восуг, этот шейтан а-бозорг, большой сатана, продал англичанам наш Иран. Англичане торговлю отобрали, нефть отобрали, скоро вознести молитву Аллаху запретят. Клирики наши, улема, уже вынесли фетву против них.

Хаджи-Сораб жаловался охотно и подробно, не каждый день ему попадались такие терпеливые уши.

– А жандармы-то почему повсюду, уважаемый?

– Хотят силой заставить нас торговать. Да только если сердце биться не хочет, его не заставишь. Закроем базар, закроем. Конец Тегерану! За нас все имамы, потому что Базар с улемой – как тело с душой. Жандармы арестовали почтенного торговца, который всегда щедро жертвовал на постройку мечетей и на ремонт рынка. Да поможет Аллах несчастному и всем нам.

– А за что его арестовали?

– Ни за что. Все поклеп и ложь. Разве станет такой почтенный человек делать что-нибудь неугодное Аллаху? Но судья ведь не ищет истину, судья слушает только то, что ему велит шейтан а-бозорг, пусть Аллах накажет его за все беззакония. Приговорил несчастного к битью по пяткам, да смилостивится над невинным Аллах!

Воронин допил чай, поставил стакан.

– Хаджи-Сораб, сколько я вам должен?

– Нисколько, для меня одно удовольствие угостить такого уважаемого человека, как вы, дженаб а-доктор!

– Мерси, хаджи-Сораб, я очень тронут. Позвольте и мне отдарить вас за щедрость.

Прожив в Персии больше трех лет, Воронин знал, что оставаться уважаемым человеком можно, только отвечая на чужую щедрость еще большей собственной. Он выложил на прилавок мятую, растрепанную, уже напоминающую тряпочку банкноту. На пороге спросил:

– А как я пройду к лавке Наиба Мансура?

– Да зачем вам Наиб Мансур? Огаи-Мансур вам уже ничем не поможет, он уже сам себе помочь не в силах.

– Так это Наиба Мансура пришли арестовать?

– Его, его, – вздохнул хаджи-Сораб. – Возвели напраслину на богобоязненного правоверного – якобы он продавал оружие бандитам и мятежникам. У бандитов и мятежников своих ружей полно. Огаи-Мансур приличным людям продавал, чтобы им было чем от бандитов и мятежников защищаться.

Не дослушав, Александр бросился туда, куда текла толпа. Однажды он видел, как на главной площади наказывали битьем по пяткам: несчастного привязали к скамье, а потом палач со свистом и отмахом бил по ступням камышовой тростью. После нескольких ударов можно было на всю жизнь остаться инвалидом. Потеряна надежда, что Мансур скажет правду. Теперь несчастный не решится признаться, что метелочку продал, не то что берданку.

Толпа вынесла Александра к лавке оружейника. Ясно, он опоздал. Четверо жандармов уже выводили из дверей толстого торговца в длинном кафтане и феске. Руки посеревшего от страха Наиба были связаны за спиной, а сам он во весь голос молился. Собравшиеся вокруг глухо ворчали, раздавались отдельные возмущенные крики. Перед вооруженными жандармами любопытные расступались неохотно.