Дар ученичества

если, говорю, не верят в наши истины как продукт метафизики-де, так как же заставляют они нас поверить в будущее всезнание своей науки? Ведь это же не эмпирический метод? И потом, это насквозь метафизическое: “дознаемся”... А вот им же свой брат говорит: “Нет, не дознаемся — ignorabimus!” [ 33 ]. и опровергнуть его ни логически, ни диалектически никак нельзя, иначе впадем в тот самый догматизм, в котором обвиняется христианство. Но латинская пословица говорит: Quod decet Jovi, non decet bovi (что позволено Юпитеру, не позволено быку)...

Но оставим их. Они не в силах отнять веру у истинного христианина, потому что он носит заверение в истине бытия Божия и будущей блаженной жизни непосредственно в своем сердце, и притом опытно ощущает силу и таинство будущего века. Это тем более умилительно, что если ученый не нуждается для своей веры в Бога в знании философии, богословия или апологетики, и даже больше — вообще ученость ему, какая бы то ни была, часто мешает во внутреннем и умном делании, то простецу, как говорит Герсон [ 34 ] (вот попался на язык), не зараженному предвзятостью ученого, и вовсе познание Бога доступно.

* * *

Проплывали поэтическими и привольными местами. Уже самые названья сел и деревень говорили об этом. Большое Разнежье, Малое Разнежье, Венец (деревня, стоящая на самом гребне высокой горы), Бармино и другие — все они утопали в фруктовых садах. Сады, сады, сады, осыпанные весной, как снегом, душистыми цветами, а золотой осенью — ароматными яблоками всех сортов...

Яблоки, яблоки, яблоки — антоновские, боровинка, анисовые (анис серый, анис голубой, анис полосатый, анис алый), апорт, титовка, “пеструшка”, “хорошавка”, “паточная” (для варенья), крымская, цареградская, грушевка, китайка... Да разве перечтешь...

Разговорились с каким-то насельником здешних палестин. Он сообщил, между прочим, для меня интересную новость, о которой я нигде не читал и не слыхал, что у них в Разнежье висит на колокольне, среди прочих русских, небольшой бронзовый колокол голландской работы (судя по надписи) с датой XI века! Это почти вскоре после их появления! И ни один археолог у нас не знает этого!..

Опять сидим одни с Липочкой и любуемся волжскими видами.

— А знаете, я кое-что сегодня записала из бесед с вами. А то трудно держать все в памяти, и через некоторое время боюсь перепутать и многое забыть. Все-таки за вашей мыслью надо следить с напряжением.

— Прошу прощенья в этом. Сидя все время на научных книжках, я изломал свой язык и потерял ясность изложения. Виноват. Последнее, конечно, не совсем от научных книг, а от того, что хочется в малое количество слов и предложений вместить много тем и предметов. Отсюда говоришь так называемыми энтимемами, т.е. пропускаешь часто посылки, которые мелькают в уме, и делаешь умозаключения, которые слушателю кажутся поэтому неосновательными. Наконец, я и не хочу в некоторых случаях быть особенно понятным. Это не полезно. И потому то, что вы записали, мне не очень нравится. Ну, да все равно. Тогда еще припишите следующее — кстати, мы идем с вами все в гору и в гору, — насчет существа самой мистики и мистицизма.

Мистика, греч. τα μυστιχά, ςо же, что τα μυστήςια. — “таинства”, как объект изучения, — это, говорят, то, чего не может понять разум, не может проконтролировать, проанализировать. Но это не так. Апостол Павел в самых таинственных главах (о так называемой “глоссолалии” — даре языков) своего Первого послания к Коринфянам говорит: “И духи пророческие послушны пророкам” (14, 32) — пророкам повинуются. А чтобы вовремя и кстати сказать что-либо таинственное (14, 2: Πνεΰματι λαλεϊ μυστήςια), откровенное (11, 26: άποχάλυψιν), уметь распоряжаться пророчествами, надо сперва проконтролировать их собственным умом или чужим (14, 27-28), как бы то ни было, иметь силу и возможность подчинить их известному чину и порядку. Таким образом, это — область известного (для некоторых, правда), а не неизвестного, и экстаз — состояние наивысшего просветления духа, а не что-то вроде обморока и потемнения рассудка.