Дар Змеи

В тот вечер матушка долго не засыпала. Я знала это, потому что и сама бодрствовала в ожидании. Она то и дело поворачивалась с боку на бок, да так, что нары скрипели. Но наконец все стихло, и, когда я осторожно свесила голову через край своей постели и поглядела на ее нары, она лежала, натянув перинку под подбородок, и спала.

Как раз сейчас было бы кстати умение передвигаться бесшумно, подобно Сецуану. Скользнуть с места, как змея, а не спускаться с нар медленно и осторожно, дюйм за дюймом, и ступать по скрипучим половицам.

Само собой, в переполненной горнице было темно, но ставни открыты, чтобы дать нам хотя бы немного воздуха. За окном висел в небесах летний месяц, гигантский и золотисто-желтый. Свет его, падая через окно, освещал то руку, то ногу, то складку перины и все то, что в ту минуту вообще высовывалось из коек. Мне не понадобилось одеваться. Заведение не тратилось на ночное белье, так что спали там в сером или вообще голышом. Я зашнуровала только лиф платья и шмыгнула к двери.

— Дина?

Я вздрогнула. Материнский голос был невнятный и сонный, она не совсем проснулась.

— Мне надо только по маленькому, — прошептала я.

Она ничего больше не сказала. Думаю, она заснула.

Я отворила дверь и прокралась на галерею.

Караульного у ворот Заведения не было, и если даже двое надзирателей совершали время от времени обход, то наверняка только для того, чтобы кто-нибудь не прокрался в кухню — тайком заморить червячка. От них было нетрудно спрятаться за конторой, переждать, а потом выбраться в спящий город.

Улицы были пустынны. Золотисто-бледный свет месяца падал, озаряя булыжник мостовой, темный и блестящий от ночной сырости. Идти посреди мостовой было бы слишком неосторожно, так что я держалась в тени стен домов.

Эта ночная прогулка была мне совсем не в радость. Судороги то сводили живот и грудь, то отпускали, и накатывала такая слабость, что казалось, будто я не смогу хорошенько вздохнуть. Это напоминало тот случай, когда я влезла чуть ли не на вершину дерева у пруда и не решалась спрыгнуть оттуда. И теперь я чувствовала себя так, что была бы готова слезть, если все, что я делала сейчас, не было бы ради Давина. «А ты молодец! — крикнул он тогда. — Давай прыгай, Дина!» ^[11]

И я спрыгнула так, что у меня защемило в животе и засвистело в ушах. Потом он ужасно гордился мной и хвастался старшему Мельникову сыну ^[12]. Но тем «прыжком», что я вот-вот совершу сейчас, никто не стал бы гордиться. Уж, во всяком случае, не матушка. Она была бы вне себя, если бы узнала, куда я собралась.

Постоялый двор «Золотой Лебедь» находился на противоположном конце города, далеко от Заведения, и все же можно было не выходить за городские стены. Я постаралась приметить дорогу, когда возвращалась в Заведение вместе с матерью.

Но когда я добралась до постоялого двора, там было уже темно и все заперто, как и повсюду в городе. Солидные ворота закрывали путь на двор, а я стояла и растерянно глядела на них. Я ведь представляла себе, что Сецуан будет стоять тут в ожидании и примет меня… Но, само собой, его там не было.

Я осторожно постучала в ворота. Никакого ответа, даже когда я постучала немного громче.

— Эй! — попробовала крикнуть я. — Можно войти?

Но в ответ лишь тишина. Похоже, там, за красивыми, выкрашенными в белый цвет ставнями все спали. Я направилась вдоль стен, чтобы поглядеть, нельзя ли войти где-нибудь в другом месте.

И такое место каким-то образом нашлось. Высокий каштан рос как раз у самой стены, окружавшей фруктовый сад. И я взобралась на него не как белка или Давин, но было уж рукой подать до самой высокой большой ветки, по которой можно перебраться через стену в сад.

То было древнее дерево, все в трещинах и узлах в тех местах, где некогда были отломаны ветки. Я попросту соскользнула вниз, отделавшись небольшой царапиной и ссадиной на руке. Но все же мне удалось перекинуть ногу через ветку и двинуться вверх, так что в конце концов я заглянула по другую сторону стены.

Там была теплица, где мы обедали. Теперь там было темно и тихо, но стол все еще стоял, и я могла различить белую скатерть посреди этого мрака. Казалось, я вновь слышу гневное обвинение, брошенное Сецуану Пробуждающей Совесть: «Твоя мать отослала тебя ко мне, как отсылают жеребца к кобыле, потому что ей пришло в голову обзавестись замечательным потомством». Потомство — это я. Может, и Сецуан думал так обо мне?

Ветка задрожала подо мной. Сначала я лишь уцепилась за нее покрепче, решив, что это порыв ветра. Но ветка задрожала вновь, и тут я поняла, что это не ветер.

Кто-то лез на дерево.

Я обернулась, чтобы посмотреть. Но даже если я почувствовала, что ветка, словно живое существо, дрожит подо мной, я не могла отчетливо различить чей-либо облик там, за моей спиной в кроне каштана. Одни лишь листья да темные и… Не мелькнуло ли там все же нечто блестящее: глаза, зубы или, быть может… быть может, клинок? Да, там кто-то был.