Дара. Анонимный викторианский роман

Поняв, что все надежды на избавление рухнули, я дала выход своему гневу и принялась пинать тяжелую дверь ногами, пока не отбила себе все ступни. В приступе безумной ярости я швырнула об стену небольшой стол, а стулом колотила об дощатый пол, пока он не разлетелся в щепки. Тогда я подняла с пола отлетевшую от стола деревянную ножку и стала методично ударять ею в равнодушную дверь. Наконец припадок прошел, силы оставили меня, я бессильно сползла на пол.

Задыхаясь от усталости, я опустила голову на руки и бездумно смотрела сквозь слезы, застилавшие мне глаза, на ножку стола, которую я продолжала держать в руках. Я вспомнила о карлике, который вот-вот вернется, чтобы продолжить свои истязания, и еще крепче сжала свою дубинку, решив, что лучше умру, защищая себя, чем позволю ему снова надругаться над моим телом.

Я отползла поближе к стене и прислонилась к ней спиной. Как я ни старалась не закрывать глаз, усталость одолела меня — я задремала. Когда я проснулась, на улице уже совсем стемнело и в хижине не было видно ни зги. При мысли, что мой мучитель мог застать меня спящей, меня пробрал ледяной озноб. Я поднялась на ноги и, спрятавшись за дверью, стала ждать его возвращения, держа в руках ножку от стола. Уже глубокой ночью я услышала, как заскрипели ступени деревянной лестницы под его шагами. Сердце начало рваться у меня из груди, колени стучали. Когда он вставил в замок ключ и начал его поворачивать, я подняла свою тяжелую палицу высоко над головой и, затаив дыхание, замерла в тревожном ожидании.

Наконец он толкнул дверь и, прежде чем прикрыть ее за собой, откашлялся, чтобы прочистить горло. Именно его кашель помог мне определить в кромешной темноте, где находится его голова. Собрав все силы, я выдохнула и со свистом опустила дубинку — с такой мощью, что она должна была расколоть его череп, как орех. Страх, ненависть и жажда мщения, которые копились во мне так долго, вдруг захлестнули меня и затмили мой рассудок. Я снова и снова обрушивала на неподвижного карлика удар за ударом, пока силы не оставили меня и я не рухнула, глотая воздух, на изуродованное распростертое тело своего врага.

Через какое-то время я медленно, с усилием поднялась на ноги. Все вокруг казалось нереальным, словно я находилась в каком-то забытьи или спала наяву. Окружающие предметы потускнели, их очертания расплывались у меня в глазах, не находя никакого отклика в моем сознании. Я вышла из хижины, заперла дверь на замок и бросила ключ в волны, мерно плескавшиеся о сваи пирса. Я лишь смутно помню, как, крадучись, шла по темным задворкам, как вышла на освещенную яркими фонарями Стрэнд-стрит, как, с трудом переставляя ноги, поднялась по лестнице в свою комнату.

Я была вся покрыта потом и грязью и чувствовала себя ужасно растерзанной и истасканной. Стянув с себя всю одежду, я бросила ее лежать там, куда она упала. Мылом и водой я отскребла свою кожу от гнусного запаха, который оставил на ней насильник, вытерлась, рухнула на кровать и, едва успев натянуть себе на голову одеяло, провалилась в омут беспокойного сна, прерывавшегося кошмарными видениями, от которых я была не в состоянии пробудиться из-за страшной усталости, смыкавшей мои веки.

Проснулась я уже днем. Жар волнами прокатывался по моему измученному телу, меня тряс озноб, простыня вся промокла от пота — это была лихорадка. Я утолила жажду двумя стаканами воды и вернулась в постель, чтобы снова глубоко заснуть — на этот раз до позднего вечера следующего дня. Первое, что я почувствовала, проснувшись, были муки голода. Пошатываясь, я встала с кровати, оделась и умылась. Это немного привело меня в чувство, и я вышла на улицу, намереваясь найти торговца пирожками с мясом, который обычно стоял со своей тележкой поблизости. Заметив его издалека, я порылась в кармане юбки и обнаружила, что денег у меня хватит только на два пирожка.

Первый пирожок оказался совершенно восхитителен на вкус, я проглотила его мгновенно — как волк воробья. Держа второй пирожок в руке, я повернула обратно к дому. Уличные торговцы уже зажигали масляные лампадки над своими тележками, чтобы разогнать тени спускавшихся сумерек. Я взглянула на второй пирожок, который решила отдать двум своим маленьким бродяжкам. Искушение было так велико, что я не выдержала и, прежде чем войти в дом, жадно откусила от него добрую половину.

Когда я открыла дверь чулана, мне в глаза бросилось то, что заплаканное лицо Питера, испуганно смотревшего на меня сверху вниз, исхудало еще больше. Увидев его ввалившиеся щеки, его торчащие под лохмотьями ребра, я покраснела от жгучего стыда за свою жадность, за то, что я принесла ему только такие крохи. Он набросился на еду, как оголодавший звереныш, мигом затолкнув половинку пирожка себе в рот. Мальчишка проглотил пищу, даже не найдя в себе сил ее прожевать.

— У тебя есть еще что-нибудь? — с надеждой спросил мальчик. — Мы уже больше трех дней ничего не ели.

— Где Полли?

Он насупился и промолчал. Мне пришлось потрясти его за плечи.

— Где Полли, Питер?

— Она отправилась добыть немного денег, чтобы купить еды.