Дарий Великий заслуживает большего

Бабушка на секунду вынырнула из холодильника, который явно вознамерилась отдраить сверху донизу.

– Отец сказал, что ты получил работу.

– Ну да.

– Хорошо.

Бабуля одобрительно кивнула, и мы продолжили пить чай в полной тишине.

Я бы не назвал это Неловким Молчанием, но до звания уютного оно тоже не дотягивало.

Стоило Мелани или Линде Келлнер сказать все, что они собирались, больше их было не разговорить.

К светской болтовне ни о чем мои бабушки были предрасположены даже меньше вулканцев.

Из гостиной выглянул папа.

– Дарий, будешь смотреть «Звездный путь»?

– Конечно. Тебе налить чаю?

Папа кивнул.

– Мама, Линда, хотите посмотреть с нами?

– Спасибо, нет, – ответила бабуля.

А бабушка уже скрылась в глубинах холодильника.

Я налил чаю папе, подлил себе еще и устроился на диване, предвкушая просмотр «Исследователей» – потрясающей серии, в которой капитан Сиско со своим сыном Джейком отправляются в путешествие на древней космической яхте, работающей на солнечном ветре.

На следующее утро папа собирался отправиться в путешествие без меня.

На душе стало тоскливо и беспокойно, и, хотя папа сидел рядом и обнимал меня за плечи, я придвинулся ближе, чтобы положить голову ему на плечо, пусть для этого мне пришлось сползти по спинке дивана.

С тех пор как я перерос папу, я был вынужден изменить все привычки.

Мысль об этом тоже наводила тоску.

И вселяла беспокойство.

Воскресным утром, когда я вернулся с пробежки, в доме уже горел свет. Дверь гаража была поднята, а мамина машина стояла с распахнутым багажником на подъездной дорожке. Я остановился у обочины, чтобы размять икры, и тут мама выглянула из дома и помахала, чтобы я подошел.

– Поможешь папе с чемоданами?

– Да, конечно. – Я скинул кроссовки, вытер лицо и побежал наверх. Папа как раз складывал туалетные принадлежности в прозрачный пластиковый пакет, когда я постучал по косяку.

– Привет. Тебе помочь?

– Ага. Только подожди секунду.

Папа положил в чемодан набор для бритья в коричневом кожаном чехле – побриться он еще не успел, и на золотистых усах играл отблеск лампы, горящей в ванной, – и застегнул молнию.

Я потянулся за чемоданом, но папа меня остановил.

– С тобой все будет в порядке?

– Конечно, – ответил я. – Ты ведь уезжаешь всего на месяц. И будешь возвращаться на выходные, так?

– Я очень постараюсь.

– Понятно.

У папы и раньше случались командировки, но мы тогда не слишком ладили. И его отлучки оба воспринимали как своего рода каникулы.

А теперь при мысли о том, что папы не будет дома целый месяц, больно сжималось сердце.

Папа притянул меня к себе и положил руку на затылок, туда, где фейд отрос и из колючего стал почти пушистым.

Кажется, в этот раз он обнимал меня дольше обычного.

А я ощутил какое-то трепетание в области диафрагмы. Происхождение этого чувства я никак не мог объяснить.

Когда папа отстранился, я спросил:

– А ты? С тобой все будет в порядке?

– Разумеется. Но я буду по тебе скучать.

– Зато представь, сколько серий «Звездного пути» нам придется посмотреть, когда ты вернешься!

– А то! – Папа перекинул сумку для документов через плечо. – Ладно, пойдем забросим чемодан в багажник.

Пока мама отвозила папу в аэропорт, бабушки решили пропылесосить в гостиной.

Я изо всех сил старался помочь, двигал диван и стулья, пока они не прогнали меня, сказав, что я путаюсь под ногами.

И я решил заварить персидского чаю.

Лале попросила налить ей чашку и села за стол с последней булочкой с корицей, а я принялся готовить яичницу.

– У тебя все хорошо, Лале?

– Ага.

– Грустишь из-за того, что папа уехал?

Она пожала плечами.

– Наверное.

На меня она даже не посмотрела, и я в который раз подумал, что мою младшую сестру явно что-то тревожит.

Что-то, о чем она пока не хочет говорить вслух.

Мама вернулась после девяти. К тому времени бабушки переключились на кухню, и я торопливо налил маме чаю, пока они не развернули там уборочный фронт.

– Спасибо. – Мама с благодарностью взяла чашку. – Я собираюсь звонить Маму. Хочешь с ней поздороваться?

Грудь сдавило

– Да.

Я правда хотел поговорить с Маму.

Но всякий раз, когда мы ей звонили, я боялся услышать страшную новость.

Мы расположились в мамином кабинете и закрыли дверь, чтобы приглушить доносившийся из кухни звон посуды. Мамины ноздри раздувались всякий раз, когда внизу что-то особенно грохотало.

После пары гудков на экране компьютера появилось лицо Маму.

– Э! Салям, Ширин-джан, chetori toh?

С минуту мама с Маму общались на фарси, а я только слушал и улыбался. Голос Маму был теплым и радостным, хотя глаза выдавали усталость.

– Привет, Дариуш-джан, как твои дела, родной?

– Все хорошо. А как у тебя?

– Знаешь, грех жаловаться. Все время занята. Как школа? У тебя уже появилась подружка?

Этот вопрос Маму задавала во время каждого разговора.

Я еще не рассказывал ей про Лэндона.

И про то, что я гей.

Фариба Бахрами была персиянкой, а я успел достаточно изучить Иран, чтобы понять: там на такие вещи смотрели, мягко говоря, косо. Об этом старались не говорить.

С Сухрабом я поделился потому, что делился с ним вообще всем.

Нет, я не думал, что Маму перестанет меня любить.

Совсем нет.