Дарима Тон

— Ты знаешь… — Дарима Тон прижалась к нему плечом. — Подумать так над своею жизнью — и право, и счастье. Хорошая книга переворачивает судьбу.

— И мою бы тоже?

— Наверно. Если это будет тот автор, та книга.

— Интересное дело. И что бы такое я смог о себе узнать?

— Это мне неизвестно. Я не писатель.

— Интересное дело, — уже с обидой, заносчиво повторил Зубцов. — Ну так давай, режь правду-матку!

— Не могу, — ответила Дарима Тон.

— В кусты? Да? Эх ты! Тоже мне!..

— Ты же знаешь: сейчас я технически не могу оставить тебя с таким произведением наедине.

— Ну и что? — Зубцов любил задавать этот вопрос.

— Но читать о себе в присутствии постороннего? Ко всеобщему сведению выплескивать душу?

Зубцов ответил не сразу. Получалось-то, как ни крути, что мнение о нем этой далекой гостьи было вовсе не самое благоприятное. Куда там! Иначе разве стала бы она опасаться этого «выплескивания» его души? Снисходит. Он же наивным дурачком расстилался.

— Какие тонкости! — презрительно сощурился он.

— Да. — Дарима Тон высвободила из его руки свою ладонь. — Да! На планете нас гораздо больше, чем вас. Взаимное уважение, собственная непритязательность — основы нашей морали. И как же иначе?

Ее, конечно, задел его грубый тон. С извиняющейся улыбкой Зубцов попросил:

— Еще хоть что-нибудь покажи на этом своем экране.

Она, соглашаясь, кивнула. Экран снова вспыхнул. Теперь его заполняли строчки. По мере того как Зубцов прочитывал их, они уплывали под верхний обрез экрана.

* * *

«Он был одним из тех людей, чья мысль участвовала во многих крупнейших событиях века.

«…За большие заслуги, достигнутые в развитии науки и техники. Президиум Верховного Совета СССР присвоил звание Героя Социалистического Труда группе ведущих конструкторов, ученых, инженеров и рабочих…» — это относилось и к нему, лауреату Государственных премий, академику, руководителю немалого коллектива. Но известности в обычном смысле на его долю не выпало. Глядя на него в театре (он очень любил балет и оперетту), никто не шептал соседу: «Взгляните направо! Узнали? Это такой-то!..»

В служебные разговоры тоже проникла безличная форма. Говорили:

«Вычисления интересовавших вас значений энергии гармонического осциллятора закончены…», «Разрешите доложить! Получена радиограмма с объекта три-а-четыре: герметичность проверена, все в порядке…», «Заря» запрашивает: есть запас мощности, достаточно воздуха, воды. Готовы идти дальше…»

И даже дружеские разговоры о нем среди ближайших его сослуживцев велись без упоминания имени и отчества.

— …Получив такой потрясающий результат, Лешка вломился ночью к Ведущему, переполошил жену и детей, а самого поднял с кровати и повез в вычислительный центр.

— Ох и ворчал по дороге Ведущий!

— Нет. Только ежился да протирал глаза. Когда же приехали, мельком взглянул на расчеты, спросил: «Вечером вы пили оофе?» — и ушел, не сказав «до свидания». Лешка так и остался сидеть с открытым ртом и лишь под утро догадался, что значили эти слова. Составляя программу вычислений, он почему-то в уравнениях побочных условий приравнял все коэффициенты нулю. Их у нас обозначают буквой «К» — вот и вышло «оофе».

— И следовательно, никакого открытия… Наутро, конечно, разнос.

— Утром Ведущий сказал, что непременно построит машину, которая будет объективно судить о призвании каждого из людей. «О-о, берегитесь! — заявил он. — Она всех выведет на чистую воду. Безоговорочно. На молекулярном уровне. Тогда окончательно будет установлено, что вы, Сергей Виталиевич, рождены без промаха бить по воротам и потому в футболе, а не в постижении истин термодинамики окажетесь по-настоящему счастливы. Вам, наша высокоученая Марина Ивановна, надо спешно бросать физику высоких энергий и уходить в химики-кулинары…» — «А… а мне?» — спросил Леша, который после этой ужасной ночи собирался подавать на расчет. «Вам, — ответил Ведущий, — как и прежде, быть математиком. Вы здесь единственный, кому не нужен никакой анализатор генетических возможностей — АНГЕВОЗМ, как я назову его…»

Мысль о создании такой машины действительно увлекла Ведущего конструктора.

«В минувшие эпохи, — рассуждал он, — совпадет ли призвание человека и то, чем придется ему заниматься, почти всегда не зависело от самого человека.

Древний грек, родившийся со стремлением к полету, всю жизнь рвался в горы, на кручи, на скалистые берега, томился в тоске, завидовал птицам. Не потому ли возникла легенда об Икаре и Дедале, которые сделали крылья?

«…Яузской бумажной мельницы работник Ивашка Культыгин, — рассказывает летопись, — задумал сани с парусом, а у тех саней два крыла, а ездить они без лошади могут. Катался Ивашка на них на пустырях ночью. А Варваринской церкви поп Михаила донес в приказ тайных дел, что есть у Ивашки умысел, и, схватив, Ивашку пытали, и под пыткой он покаялся, что хотел выдумать еще телегу с крыльями, да не успел. Сани те сожгли, а Ивашку батогами нещадно били», — это семнадцатый век.