Дарители

Темное вздыбилось гигантским горячим валом, на мгновение в нем мелькнуло чье-то уродливое, искаженное ненавистью лицо, а потом вал ударился в нее, и она вцепилась в него руками, и глазами, и всей собой, и теми, кто был рядом, и потащила, бьющееся, сопротивляющее, кричащее в предсмертном ужасе на непонятном ей языке, сминая его, раздирая, срывая и принимая в себя, и выбрасывая в серую пустоту, где оно исчезало, переносясь куда-то. Сопротивление постепенно ослабло, а потом и вовсе исчезло, превратившись в агонизирующую дрожь, и кошмарная амеба начала сдираться со своих стиснутых в бесформенную плотную массу пленников, съеживаясь, выворачиваясь, словно апельсинная шкурка, затухающим шепотом упрямо напевая о прохладной сладости смерти, а Наташа продолжала втягивать ее в себя, и в конце концов она сорвалась и пролетела сквозь нее, на мгновение превратив в себя, умирающую, кричащую, пылающую, ненавидящую, обманутую, побежденную, и исчезла в пустоте, где-то далеко отсюда.

Но Наташа осталась.

Встревоженная, она закрыла глаза и попыталась вернуться, но открыла их не в ярко освещенной комнатке, а снова здесь, в цветном мире чужих чувств, наливавшемся свежестью и жизнью, и струились звуки-цвета, и что-то, чья форма определялась цветом, кружилось вокруг нее в светлом радостном танце, и благодарность окутывала ее, оплетала, погружала, ласкала… Это было бесконечно приятно, но

Я всесильна, я могу все, я владею всем, повелеваю всем, никто не может меня победить…

я бог?

нужно было вернуться, обязательно нужно. Она знала это, но понимала, что не хочет возвращаться, потому что здесь осталось еще много дел, здесь можно было еще охотиться и охотиться, здесь можно было поймать многих, и другие уговаривали ее и упрашивали, и были очень убедительны, и противиться им и отказывать совсем не хотелось.

Ты ведь не изуродуешь ее, ничего ей не сделаешь, потому что заберешь все плохое, абсолютно все, ведь ты видишь все, ты поймаешь все…

Наташа огляделась и без труда отыскала то, что ей так всегда хотелось забрать у Виты, то, что всегда ее так восхищало и раздражало — это притворство, это особое многогранное искрящееся искусство лжи. Она потянулась к нему и уже в последний момент, уже почти схватив, через силу выкрикнула имя из многих цветов. И где-то там, в другом мире, человек услышал ее и понял, и остановил, и восхитительная реальность цветов исчезла.

VII

Они вздохнули одновременно, их взгляды разошлись, словно сцепленные ладони, и они превратились в двух отдельных существ, каждая по-своему осознавая свое возвращение и анализируя свои ощущения.

Наташа отвернулась от законченной картины, даже не взглянув на нее. Ее еще колотило и мысленно она все еще была далеко отсюда, но реальность воспринимала нормально, воздух был воздухом, тепло было теплом, звук был звуком, а когда рядом прозвучал знакомый голос, ненависть оказалась ненавистью.

— Все?!

Она резко вскинула голову и взглянула на Схимника, который стоял рядом и смотрел, но не на нее, а на Виту, которая ошеломленно моргала, обвиснув на простынных веревках, и пыталась сообразить, где она и что с ней. У Схимника было лицо человека, заглянувшего в собственный холодильник и обнаружившего там чью-то отрезанную голову. Наташе в глаза сразу же бросилось полотенце, которое он сжимал в одной руке, — почти на треть пропитанное кровью, казавшейся совсем свежей, и только сейчас она почувствовала на губах соленое, провела пальцами по носу и скривилась, глядя на ярко-красное. Такое уже было в тот раз, когда она рисовала Костю Лешко, и в тот раз ее это напугало до полусмерти, но теперь Наташа отнеслась к этому достаточно равнодушно, хотя крови, судя по пятнам на полотенце, вытекло гораздо больше, чем тогда. Кровь — это ерунда, кровь восстанавливается, зато она кое-что выиграла в этой битве, и немного крови за это — право же невысокая плата.

— Да, все, — сказала она, удивившись тому, как тускло и незначительно звучит в этом мире ее голос. Наташа взглянула на еще не пришедшую толком в себя подругу с равнодушием и даже некоторым раздражением, а секунду спустя изумилась этим чувствам, и торопливо побрела к окну, вернее, попыталась это сделать — ноги слушались плохо, и все кости ломило, будто она заболела гриппом, и это почему-то тоже казалось очень важным, хотя пока и не было ясно, почему. Ее память еще хранила воспоминания о мгновениях страшной боли, и сейчас она уже нашла в себе способность удивиться и тому, что Вита, испытывавшая эту боль больше получаса, все еще жива, и тому, что она в таком состоянии еще и умудрилась в чем-то ей помочь. Объяснить это можно было только ее отчаянным желанием выжить — в отличие от нее самой Вита не относилась к собственной жизни с небрежным равнодушием, хорошо зная ей цену.