Дарители

«Удивительная девочка» тем временем сидела внизу, за столиком, и под слегка насмешливым взглядом охранника жадно поглощала принесенную еду, с трудом удерживая себя от того, чтобы вылизывать тарелки. Она не знала и не пыталась разобраться, что же это были за блюда, только чувствовала, что ест что-то горячее и необыкновенно вкусное. Вокруг ели, смеялись, говорили, танцевали, освещение менялось — зал то погружался в полумрак, пробитый точками сигаретных огоньков, то дробился в прыгающих разноцветных лучах, превращавших танцующих в странные дергающиеся призрачные фигуры, то ярко вспыхивал, обнажая лица и движения. Менялась музыка, менялись танцоры на сцене. Пустые тарелки и вазочки улетели, подхваченные невидимой рукой, и Наташа, откинувшись на полукруглую спинку стула, курила и пила какое-то густое сладкое вино, сытая, умиротворенная, отогревшаяся, немного сонная и довольная, улыбалась плещущемуся вокруг людскому морю. Думать о том, что будет, когда они с Витой выйдут из «Двух ящерок» не хотелось, сейчас ей было просто хорошо. Она попробовала втянуть в разговор охранника, но тот отделывался короткими лаконичными ответами, и она замолчала, глядя на сцену. В зал снова втек полумрак, и на сцене выстраивалось какое-то подобие хора, облаченного в монашеские черные балахоны с капюшонами, только одна фигура, вероятно солист, стояла в белом балахоне. Головы всех были склонены, лица спрятались в тенях, за свисающими складками, и Наташа не могла понять, мужчины это были или женщины. Но когда откуда-то полилась неторопливая музыка, и стоявшие запели, то оказалось, что это женщины. В зале была великолепная акустика, и высокие чистые голоса наполнили его целиком, притихший, застывший. К изумлению Наташи пели на латыни, и она даже моргнула — настолько нереальной казалась здесь подобная песня. А когда музыка вдруг всплеснулась коротким барабанным громом, зал на мгновение погрузился в полный мрак, но тотчас же по обеим сторонам сцены вспыхнул живой огонь — большие факелы в руках двух молчаливых фигур в черном, и одновременно с этим поющие сдернули с себя балахоны резким слаженным движением, и те, взметнувшись, мягко улеглись на пол. Женщины оказались все как на подбор — высокие, стройные, темноволосые, только у солистки были светлые волосы, и одета она была во что-то черное, полупрозрачное и длинное, тогда как хор теперь оказался в белом. Из глубины сцены подул ветер, и одежды развевались, и распущенные волосы плыли над плечами, и по лицам прыгали тени от мечущегося пламени факелов, и голоса текли в зал, но уже не нежно-неземные, а сильные, глубокие, в песню просочились угроза и страсть. Эффект был поразительным, и Наташа, не выдержав, глубоко вздохнула и всплеснула руками, и охранник глянул на нее снисходительно и добродушно. А она смотрела, до боли стиснув пальцы и чуть приоткрыв рот, она не понимала ни слова, но это и не нужно было — песня летела сквозь нее, наполняя восхищением и странной смутной тревогой. Она подумала, как бы прекрасно было нарисовать этот хор — и лица, и хищные тени на них, и отблеск пламени в горящих глазах, и развевающиеся одежды, и силу чистых голосов… нарисовать снаружи…

…нарисовать пустыми и заполнить…

В голове у нее на мгновение вдруг все словно озарилось, и кто-то засмеялся где-то очень глубоко, но свет тут же погас, и она вздрогнула — сейчас ей казалось, что все девушки на сцене смотрят только на нее, поют только ей, и ей было страшно и неуютно на перехлесте горящих загадочных взглядов… особенно солистки с ее особенным выделяющимся вибрирующим грудным голосом… чем-то она напоминала Надю… она была очень похожа на Надю… может, это и есть Надя — та, из сна… и сейчас протечет кровь, прорастут из кожи острые стеклянные осколки, охрипнет, съежится сильный голос…

И огонь — ах, этот огонь! Так хочется сгореть в нем, правда?

Наташа резко потянула к себе полукруглый бокал на длинной витой ножке, чуть не опрокинув его, а когда на ее плечо опустилась чья-то рука, она едва удержалась, чтобы не закричать.

— Ты что? — удивленно спросила Вита и протянула ей длинное коричневое пальто. — Уже поела, да?

Не дожидаясь ответа, она повернулась к охраннику.

— Большое спасибо, Сергей. Карина Петровна просила вас зайти.

Охранник кивнул и ушел, а Вита опустилась на его место. Ее лицо было усталым, но взгляд остался бодрым, только чуть замаслился от выпитого коньяка.

— Тебе нравится? — осторожно спросила Наташа, кивнув на сцену.

— Да, оригинально. Только немного странно, правда? — Вита нахмурилась, вспомнив «представления» в «Черном бриллианте». — Латынь — здесь… Язык, на котором разговаривают с богом.

— Они разговаривают не с богом, — глухо сказала Наташа. — Они… а впрочем, — она вдруг хищно и недобро улыбнулась, — впрочем…

Ее взгляд метнулся в сторону, она вздрогнула и застыла, потом провела рукой по лицу, словно сметая паутину, и резко встала.

— Ты куда? — окликнула ее Вита.