Дарю, что помню

Тут же на мое место выскочил этот дядечка и смотрит точно туда, где должна находиться, по его разумению, разбитая бутылка с водкой, о которой я говорил. Обескураженный, посмотрев мне вслед, он поднял вверх руку и как какой-нибудь трибун, озабоченный глобальными проблемами мира, закричал на весь зал:

– Вр-р-ре-от! Вр-р-ре-от! – И показал публике, что никакой тут бутылки нет.

* * *

Мое выступление в доме отдыха. Концерт только начался, не прошло и пяти минут, как в зале встает человек и тихонечко, стараясь никого не беспокоить, пробирается к выходу. Я прекращаю выступление и прямо со сцены обращаюсь к нему:

– Чем же я вас так расстроил? Мы еще не успели толком с вами познакомиться, а вы уже покидаете меня. Объясните!

Человек поворачивается ко мне. Вижу доброе лицо, смущенную улыбку. Оказалось – украинец.

– Та не-а. Я нияких претензий к вам не маю. Мэнэ бабы выбманулы.

– А что такое?

– Да воны мне казалы, шо вы художественный свист! А вы, оказывается, не художественный свист. Извините.

Но все-таки я его уговорил остаться. Он остался. И потом, кажется, хлопал активнее всех!

* * *

На моем концерте в Новосибирске в зале раздались какие-то выкрики. Словом, мне нахамили. Я остановил выступление:

– Как вам не стыдно? Я ведь у вас в гостях. Вот были бы вы у меня в гостях, я бы предложил вам чаю, уложил бы на раскладушке спать, показал бы Москву, а вы?

Голоса стихли, я закончил первое отделение. В антракте ко мне за кулисы пришел капитан милиции. Да, я еще на те выкрики сказал, что так ведут себя только невоспитанные люди, что тот, кто кричал, – некультурный человек…

Милиционер мне говорит:

– Знаете, вы зря разговаривали с теми людьми. Надо было не обращать внимания. Это шпана наша местная. Они могут Бог знает что сделать после.

Я с капитаном не согласился:

– Если бы я был виноват, они могли что-то сделать со мной. Но когда человек совершает неправильный поступок и сам это понимает, даже в блатном мире, он не будет мстить. Во время войны я командовал «беломорканальниками», бывшими уголовниками: совесть и у них срабатывала. Они не будут мстить за то, что неправильно себя повели. Уверяю вас.

– Смотрите. Но я вам все-таки оставлю дежурного на мотоцикле. На всякий случай.

Второе отделение концерта прошло нормально. Все закончилось. Выхожу на улицу и вижу метрах в пятидесяти от служебного входа стоит компания – человек около десяти. Почему-то сразу догадался, что это те люди. Иду прямо к ним.

– Ну что, не стыдно вам так принимать гостя?

От компании отделяется здоровенный «лбина», наверное, их предводитель, останавливается передо мной:

– Прости, отец. Немножко выпили, извини. Не обижайся. Ты когда уезжаешь?

– Через четыре дня.

– Ну, где ты живешь, мы знаем.

– А зачем вам?

– Да, неважно… Не обижайся. Извини.

В день отъезда они пришли ко мне в номер прощаться и принесли пятнадцать бутылок портвейна.

Среди провожавших на вокзале был тот самый капитан милиции и, узнав о трогательных проводах, смеясь сказал:

– Вы за один свой приезд провели большую воспитательную работу. Я здесь шестой год, но чтобы меня шпана угостила, о таком и мечтать не мог. Вы прямо – Макаренко!

* * *

Гастроли в Запорожье. Со мной делится впечатлениями от просмотренных спектаклей мой новый знакомый, компаньон по рыбалке.

– Скажи, пожалуйста, кто написал «На всякого мудреца довольно простоты»? Я вчера смотрел.

– Островский, – отвечаю.

– Это какой Островский? Тот или наш?

– Тот.

– A-а… Знаешь, слабо написано.

– А почему?

– Ну шо там происходит? Давай так, честно говорить. Глумов ведет дне́вник. Долго ведет. Наконец этот дне́вник у него сперли и разоблачили его. Так?

– Так.

– Так вот я тебе честно скажу, Евгений. Только тебе. Слушай меня. Если бы не сперли у него дневник, не играть бы вам этот спектакль у нас в городе! Или вот смотрел «Клопа» Маяковского. Все просмотрел! Четыре часа идет спектакль! Но клопа же нет! Правда, я сидел в двадцатом ряду, может, поэтому не увидел его. Но ведь никто не видел. Где же клоп? Не надо, не надо обманывать, Евгений.

Помолчал немного и добавил:

– Ну зачем так обманывать нас, провинциалов? Нехорошо, Евгений! Нехорошо! Так и скажи там в столице – нехорошо!

* * *

Брежневские времена. Иркутск. На концерте читаю главу из «Голубой книги» Зощенко. Писатель этот по-прежнему современен, глубок, не всем это по нраву. В антракте ко мне за кулисы приходит седой, солидный человек, явно важный начальник. В довольно суровом тоне, грубовато обращается ко мне:

– Кто вам разрешил читать такие тексты?

– Какие?

– Вы, понимаете ли, сравниваете там, сатиру наводите, понимаете ли. Кто вам разрешил?

Я читал только вещи, прошедшие цензуру. Понимаю, что диалог этот выиграю.

– Как кто разрешил? У меня это в программе. Выстроена программа. А кто разрешил – я не знаю.

– Нет, я вас спрашиваю! Вы же должны знать, кто вас посылает, кто разрешает, – не унимается начальник. – Кто-то ж отвечает, понимаете ли, за то, что вы делаете на сцене! Кто вам разрешил?

И тут я пошел ва-банк. Брежнева я никогда в глаза не видел – только на экране. Не знал, где он живет, где его дача, но…