Дарю, что помню

Проезжая квартал, где живут миллионеры, я спросил: «Много ли их?» На что шофер ответил: «Здесь не хватает деревьев, чтобы их всех повесить». Слова «повесить», «убить» к концу нашей поездки воспринимал уже с юмором, так как каждый рассказ или о короле, или о выдающейся личности заканчивался словами: «Любимый король был убит тогда-то…» или: «Герой был казнен тогда-то…» На что я в шутку спросил: «Есть ли какой-нибудь любимый король, который умер бы своей смертью?» Вася не растерялся и сказал: «Мало было таких. Наверное, не модно было умирать своей смертью».

Настала пора прощаться с Базилем Горио. До первого спектакля – «Яблоко раздора»! Денег он не взял, угостить себя за мой счет не позволил, дал мне свою визитную карточку и вдруг сказал: «О! Я наконец вспомнил, где я вас видел. У моего приятеля большая квартира, в ней часто собирается компания русских. Приятель общается по работе с вашими посольскими, они дают ему на день-два фильмы, которые им привозят из Москвы.

Мы их смотрим на домашнем экране. Я ни одного не пропустил. Вас я видел в фильме „Дело № 306“, вы играли одну из центральных ролей.

Мы обнялись, как два давнишних друга!

Обед. Коротенький отдых. В 17.00 репетиция. В 18.30 открытие выставки, посвященной 100-летию со дня рождения Станиславского, расположившейся в фойе театра Сары Бернар. Речи, тосты, знакомства… Господин Сориа просил меня назвать свободные от спектаклей вечера. Назвал. Зачем? Для посещения того знаменитого кафе звезд в которое не удалось попасть президенту Франции! Ура-а-а-а! Но за что такая честь? „Я хочу вас кое с кем познакомить, – был ответ. – Я пригласил еще несколько ваших коллег“. Ну что ж, огромное спасибо!

Итак, первый спектакль!

24 июня 1963 года. Все четыре „Бани“ уже сыграны. Сегодня первый „Клоп“.

Первая „Баня“. Волновались все страшно. Играли хуже обычного. Много накладок в перестановках, несмотря на то что и рабочие и электрики работали отлично. Оркестр звучал очень хорошо. Принимали спектакль лучше, чем в Москве. Прием этот не показателен, так как в зале много наших советских, поддерживавших „своих“. Поэтому главное испытание – следующая „Баня“.

В Москве декорации „Бани“ нашими рабочими сцены монтируются около трех часов. В театре Сары Бернар французские рабочие, имея на руках сложный план сбора декораций, не приступали к работе за два часа до начала. Паника, переводчика нет, чем они объясняют свое действие, никто не понимает. Срочно вызвали из советского посольства переводчика, который мгновенно понял, в чем дело. Он и трое рабочих буквально выскочили из театра и через десять минут вернулись с тремя ящиками вина, пива и воды… Работа закипела! Песни, шутки, пританцовки – и декорации смонтированы за 1,5 часа. Оказалось, ящики – традиция! Подумалось о том, что если бы наши рабочие ввели бы в традицию эти ящики – половина театров прекратили бы свое существование. Простые рабочие театра Сары Бернар, повидавшие разные театры, сказали нам, что декорации наши очень громоздкие и главное – не нужно громоздкие: их перестановки мешают хорошему темпу, который часто бывает главным секретом успеха спектакля.

– Ваш спектакль немного тягомотен, – так сказал в заключение рабочий, которого звали Жу-Жу. Фамилия его Фельдман. Жу-Жу Фельдман. Звучит!

После окончания пришли за кулисы Луи Арагон с Эльзой Триоле и много наших дипломатов. Довольны. Поздравляли.

Вторая „Баня“… „Наших“ в зале никого, а прошел спектакль лучше, чище и… принимался лучше, чем первый. Вот поди ж ты, угадай!

Нас смотрело множество журналистов, в том числе, как у нас говорят, из реакционных газет. „Реакционеры“ первую часть „Бани“ приняли очень хорошо, а вторую, как нам рассказали „наши“, назвали „коммунистической пропагандой“ по разным нелепым причинам, о которых просто не хочется распространяться. Одной из них был факт появления по ходу действия красного флага! Актеров хвалят все!

Мы обратили внимание на прекрасную работу электроосветительного цеха. Наш главный электрик Арон Намиот перед началом спектакля долго жестами, звуками, физиономией объяснял местному начальнику секреты и тонкости световой партитуры. Тот слушал, смотрел и вдруг с легким еврейским акцентом спокойно сказал: „Слушайте, Намиот, перестаньте дрыгаться, говорите на русском языке!“ Так хорошо не освещался спектакль нигде и никогда!

Третья и четвертая „Бани“ прошли, как по маслу. Но как бы мило все ни было – спектакль надо переставлять заново… Заигран он… У каждого спектакля есть свой возраст.

„Баня“ – баней, дело это хорошее, но ведь в свободное от „Бани“ время что-то еще происходило…