Шагая к дому, он затянул тягучий мотив песни, настраиваясь на то, что неизбежно должно в скором времени произойти: слишком уж их много.
Сзади он слышал хохоток Ториана, шепеляво ответившего ему Галуга, и тяжелую поступь Сегура. На них он надеялся, ну а остальным судья — бог воинов Марох, потому что своих бросать в беде нельзя.
Когда, облачившись в доспех, Дариус вышел из дома, ему, чтобы не обидеть людей, пришлось срочно принять невозмутимый вид — остались почти все. Все, кроме двух: Криссара и еще Рушта. Эти двое всегда держались вместе, причем головой у них был Криссар, Рушт же просто его тенью.
Наверное, они тоже не были трусами, и всего лишь посчитали, что сверд не достоин того, чтобы принять за него смерть. Криссар попытался убедить в этом и всех остальных, указав подбородком на в одиночестве стоявшего на валу Биста:
— Ведь он… — начал Криссар, и Дариус подумал, что назови он Биста 'грязным', как иногда презрительно называют свердов за темный цвет кожи, то, возможно, Криссару и оставаться не нужно будет, чтобы умереть.
'Или, по крайней мере, всю оставшуюся жизнь ему придется шепелявить как Галугу или Айчелю', – непроизвольно сжал он пальцы в кулак.
— Кто он мне? — продолжил Криссар, и сам же себе ответил: — Да никто! И почему я должен сдохнуть, когда все так хорошо закончилось? Спрашивается, почему? И за что?
— Потому-что все мы когда-нибудь сдохнем, вопрос только в одном — как именно мы это сделаем?
Он на мгновенье умолк, после чего продолжил, продолжил почти шепотом, но от его слов Криссара пятило назад все дальше и дальше, настолько шепот Ториана был страшен:
— Знаешь, почему остаюсь я сам? Сейчас я тебе все объясню! Бист мне тоже не сват, не брат, никто он мне. Но я остаюсь. Потому что вот он, — и Ториан указал в спину уходящему Дорвану, — останется, если бы на месте сверда был я, ты, он, или он, или он!
— А кто они ему, если разобраться? И как я после этого могу уйти? Ответь мне, как?!
Криссар, что-то бормоча себе под нос, прилаживал к уже оседланному коню перемётную суму.
— Ну что, наорались? — поинтересовался Галуг. — Пойдемте, они должны быть уже близко, — и зашагал вслед за своим гонортом.
Сверды, свернув с дороги, ехали прямо по скошенному полю. Наконец, повинуясь жесту одного из тех троих, что держались впереди всех, остановилась, и только троица продолжила движение. Вскоре остановились и они. Спешились, двое из них передали поводья третьему, и пошли по направлению к валу.
Бист, стоявший все время безмолвно, спустился с вала, и направился им навстречу.
— Галуг, Айчель, — обратился он лучникам, лучшим лучникам из тех, что у него имелись, — разберите этих двоих между собой. Когда стрелять — поймете сами.
'По крайней мере, мы дадим ему шанс вернуться к нам, если он этого захочет'.
Они сближались все ближе и ближе — Бист и два приехавших по его душу сверда, и Дариус увидел, как напряглись Айчель с Галугом.
Когда между ними оставалось несколько шагов, сверды внезапно рухнули перед Бистом на колени, уткнув головы, покрытые остроконечными шапками с меховой опушкой в мокрую и грязную стерню. Дариус от изумления выпятил глаза, Ториан издал длинный свист, затем длинно и забористо выругался. Увиденное впечатлило всех без исключения, и за спиной Дорван услышал гул голосов, несомненно, опешивших наемников.
Один из стоявших на коленях свердов, тот, что являлся целью Галуга, поднял голову, что-то сказал Бисту и снова склонился до самой земли.
После того, как Бист им ответил, оба они поднялись на ноги, продолжая держать головы склоненными. Бист повернулся к стоявшим на валу наемникам, махнул рукой — 'все в порядке, за меня можно не беспокоиться', – и первым зашагал к остальным свердам. И только сейчас все почувствовали сильный запах подгоревшего варева из котлов, брошенного без присмотра Айчелем.
— Пойдемте, — непонятным голосом обратился Дариус сразу ко всем, все еще под впечатлением после увиденного зрелища. — Похоже, все не так, как мы думали. И даже не так, как думал сам Бист.
— Останешься здесь, на валу. Присмотришь на всякий случай, мало ли что.
Похлебка успела выкипеть, застыв на стенках черной вонючей коркой. Хуже того, в другом котле от жаркого пламени прогорело дно.
Айчель, вполголоса ругая на чем свет стоит так не вовремя заявившихся свердов, поковырялся деревянной лопаткой в том, что осталось от похлебки, развёл руками и заявил:
— Солонину будем жрать, больше нечего. И еще вон, сухари остались.