DARKER: Рассказы (2011-2015)

— Я именно так и подумал, — простодушно ответил старый судья. — Просто так не убегают. Кроме того, мы нагрянули к его отцу и застали всех домочадцев в возбуждении. Эти люди казались удрученными: мать что-то бормотала, рвала на себе волосы; дочь вырядилась в лучшее платье и плясала как сумасшедшая: от них ничего невозможно было добиться. Что до отца Гредель — несчастный в невыразимом отчаянии; он не хочет порочить честь своей дочери, однако уверен, что Гредель по своей воле покинула ферму в прошлый вторник, чтобы уйти с Саферием. Это подтвердили и соседи. Наконец, жандармерия прочесывает местность; посмотрим, посмотрим!

Наступило долгое молчание; на улице шел проливной дождь.

— Это отвратительно! — воскликнул вдруг бургомистр. — Отвратительно! Подумать только, что с отцами семейств, всеми, кто растит своих детей в страхе Божьем, могут произойти подобные несчастья!

— Да, — ответил судья Ульметт, раскуривая трубку, — это именно так. Что ни говори, все происходит по велению Господню, а я считаю, что дух тьмы вмешивается в наши дела намного чаще, чем следовало бы. На одного честного человека — сколько приходится негодяев без стыда и совести? А на одно доброе дело — сколько дурных? Я спрашиваю вас, друзья мои: если бы дьявол захотел посчитать свое стадо…

Он не успел закончить, так как в ту же секунду тройная молния вспыхнула в прорезях ставен и затмила свет лампы, и почти сразу же раздался гром — сухой, раскатистый, от которого волосы на голове становятся дыбом: показалось, что земля раскололась.

В церкви святого Ландольфа как раз пробило полчаса, медленные вибрации бронзы, казалось, были в четырех шагах от нас, а издалека, из далекого далека донесся протяжный жалобный крик:

— На помощь! На помощь!

— Зовут на помощь! — пробормотал бургомистр.

— Да! — откликнулись остальные, совершенно бледные, и прислушались.

И поскольку все мы были охвачены страхом, Ротан насмешливо выпятил губу и воскликнул:

— Хе-хе-хе! Это кошка мадемуазель Родсель поет любовный романс господину Ролле, первому любовнику-тенору?

Затем, возвысив голос и подняв руку в трагическом жесте, он добавил:

— Пробило полночь на башне замка!

Этот насмешливый тон вызвал общее негодование.

— Беда тому, кто смеется над подобными вещами! — воскликнул папаша Кристофель, поднимаясь.

Он торжественным шагом направился к двери, а мы все последовали за ним, даже толстяк-хозяин, державший в руке свой хлопковый колпак и тихонько бормотавший слова молитвы, словно он вот-вот должен был предстать перед Господом. Один Ротан не двинулся с места. Я держался позади всех, вытянув шею и заглядывая через их плечо.

Стеклянная дверь чуть приоткрывалась, дрожа, когда вновь сверкнула молния. Улица с ее вымытыми дождем белыми мостовыми, бурлящими канавками, тысячами окон, облупившимися островерхими крышами, вывесками резко проявилась в ночи, потом отступила и исчезла во мраке.

Этого мгновения хватило, чтобы разглядеть в белом свете молнии колокольню церкви святого Ландольфа и ее многочисленные задрапированные статуи, нижнюю часть колоколов, прикрепленных к черным балкам, их языки и веревки, спускающиеся в неф[316], а наверху — гнездо аистов, полуразрушенное бурей, высунутые клювики птенцов, растерянную мать с распахнутыми крыльями и старого аиста, что кружил вокруг искрящегося шпиля — выпятив грудь, согнув шею, отбросив назад длинные ноги, словно бросая вызов зигзагам молнии.

Это было странное видение, настоящая китайская картина: хрупкая, изящная, легкая, нечто странное и ужасное на черном фоне туч с золотистыми прожилками.

Разинув рот, мы стояли на пороге пивной и спрашивали друг друга:

— Что мы услышали, господин Ульметт?..

— Что вы видите, господин Клер?

В этот момент над нами раздалось заунывное мяуканье, и целое полчище кошек принялось скакать по водосточным желобам. В то же время в зале раздался взрыв хохота.

— Ну-ну! — кричал инженер. — Слышите их? Разве я был неправ?

— Ничего, — пробормотал старик судья, — благодарение небу, ничего страшного. Давайте вернемся, дождь снова начинается, — и, направляясь к своему месту, сказал: — Стоит ли удивляться, господин Ротан, что такой старик, как я, вообразит невесть что, когда неба не отличишь от земли, а любовь сочетается с ненавистью, чтобы продемонстрировать нам преступления, до сего дня неведомые в нашем краю? Стоит ли удивляться?

Мы все вновь уселись на свои места, досадуя на инженера, который единственный остался спокоен и видел, как дрожали мы; мы отвернулись от него, глоток за глотком молча осушая свои пивные кружки; он же, облокотившись о раму, насвистывал сквозь зубы какой-то военный марш и отстукивал ритм пальцами по стеклу, не удостаивая своим вниманием наше дурное настроение.

Это продолжалось несколько минут, пока Теодор Блиц не заметил со смехом:

— Господин Ротан торжествует! Он не верит в невидимых духов; его ничто не смущает; он еще очень и очень бодр! Что же еще нужно, чтобы убедить нас в невежестве и безумии?