Darkness (СИ)

Ночной Лондон. Его прохладный воздух был пропитан свежестью, которая чувствуется только в ночное или утреннее время суток. Темно-синее полотно неба было усыпано яркими звездами, украшающими собой небосвод, словно драгоценные камни, на улице - ни души, кроме двух мужчин, не спеша идущих по тротуару и разговаривающих о насущной ерунде.

- …тогда я подумал, что он, должно быть, шутит, - Джон улыбнулся, вспоминая, как Шепард заставлял его переносить диван из одной части гостиной в другую за неимением тяжелых штанг в доме детектива.

Шерлок улыбнулся в ответ, также вспоминая, с каким выражением лица Джон двигал этот самый злосчастный диван, сокрушаясь на Уильяма всеми недобрыми словами, которые мог предоставить английский язык. А затем перешел на пушту, который знал на уровне нескольких вызубренных слов, значение которых даже толком не понимал, надеясь, что это что-то действительно обидное. А позже в ход пошли все языки, которые доктор так или иначе слышал за все время, проведенное на войне в Афганистане. И даже детектив должен был признать, что Джон виртуозно владел тем небольшим набором слов и фраз, который запомнил и произносил практически без английского акцента.

Холмс лишь покачал головой, продолжая улыбаться теплой улыбкой своему светловолосому собеседнику, который увлеченно что-то рассказывал, смеясь звонким смехом, разносящимся эхом по безлюдной ночной улице. Что же он говорил? Неважно, Шерлок давно перестал улавливать ту тонкую незримую нить, которая связывала собой все эти небольшие истории и рассказы, полностью переключив свое пристальное внимание на тонкие чуть влажные губы, лазурные глаза, мерцающие в золотистом свете уличных фонарей, и короткие волосы соломенного цвета. Или спелой пшеницы, мысли о которой возрождали детские воспоминания о пшеничном поле и светло-голубом безоблачном небе.

У Джона глаза были цвета неба, словно от него специально откололи идеальные по цвету и форме кусочки. Они всегда смотрели внимательно, словно видели намного больше, чем кажется. Шерлок часто говорил: «Вы видите, но не наблюдаете». Шерлок видел, что доктор именно наблюдал за окружающим его миром, людьми, и за ним самим. Видел в нем то, чего никто никогда не видел – живого человека. Однажды кто-то сказал: «Ты – машина», и все остальные считали также, слепо доверяя чужому мнению и оценке, но Джон за столь короткое время разглядел то, что было сокрыто от посторонних глаз в самой глубине, под толстым слоем тьмы, отрешенности и нелюдимости – хрупкую душу, которая отчаянно желала быть не просто кому-то нужной, но и любимой.

Джон остановился возле перекрестка, продолжая улыбаться, и молча смотрел на брюнета, утопая в его внимательном взгляде дымчатых миндалевидных глаз. Шерлок говорил, что если долго смотреть на пасмурное небо, то можно дождаться дождя, который в это время года лил, не переставая. Ватсон думал, что если долго смотреть в эти глаза цвета пасмурного неба, то можно влюбиться, окончательно потеряв голову.

Удары сердца гулко отдавались в висках, пока мужчины играли в «Гляделки», не решаясь что-либо сказать, нарушить хрупкую тишину и момент, когда можно было действительно раствориться в прохладном воздухе или растаять под внимательным взглядом того, кто стоит напротив.

Джон говорил: «Земля вертится вокруг Солнца». Холмс качал головой, думая, что это неважно и что его жизнь теперь вертится вокруг самого Джона.

Шерлок говорил, что сантименты и чувства – самая губительная вещь не только для ума, но и для самого человека. Ватсон кивал в ответ, думая, что эта самая «губительная вещь» когда-нибудь его действительно погубит.

- Шерлок, - улыбка исчезла с губ, пока Джон продолжал стоять возле перекрестка. – Я боюсь.

- Чего?

- Того, что будет дальше. Я, если мы поймем как это сделать, превращусь в оборотня, отправлюсь на войну с вампирами, рискуя не оставить после себя даже обрывки воспоминаний.

Холмс вздохнул, продолжая прожигать Джона изучающим взглядом пепельных глаз и жалея, что вся его уверенность растаяла, словно пломбир на жарком июльском солнце. Он хотел сказать, что Джону совершенно нечего бояться, что он не позволит ни одному существу причинить ему боль, но вместо этого с губ сорвалось:

- Я тоже.

И он действительно боялся не оставить после себя ничего, кроме скупых статей в газетах за полтора столетия, да нескольких фотографий, сделанных много лет назад, кроме тех же газетных фото папарацци.

Вздохнув, Джон сделал несколько шагов, переходя дорогу, и снова остановился, задумчиво глядя на ночное небо.

- Слушай, я должен тебе кое-что сказать. Я… - начал он, но указательный палец мягко прижался к его губам, призывая к молчанию, пока Шерлок смотрел на него также сосредоточенно и задумчиво, как и он только что смотрел на ночной небосвод.

- Знаю.

- Знаешь?

- Это очевидно, - чуть усмехнувшись, сказал Холмс, очерчивая контур нижней губы. – Песню сердца ничто не способно скрыть, особенно если знать, как она звучит.