Дарующая жизнь (СИ)

Лена обозвала его дураком и решительно ушла в свою комнату, услышав, как задвигает засов на входной двери Маркус. День выдался тяжелым. Насыщенным. Ей-богу, топать по чавкающей грязи или стареющей горной козой скакать по камням было легче. Бессонная ночь – ведь все трое глаз не сомкнули. Стресс из-за ареста. Придурок гвардеец с садистскими наклонностями. У мужчин – отчего-то крайне неприятное заглядывание в глаза мага. Кайф от ванны. Здоровенный стакан вина за обедом. Изумительный концерт – тоже ведь своего рода стресс, хотя и приятный. В общем, очень хотелось в кровать. Лена попыталась расстегнуть пуговицы на спине.

– Погоди, – тихонько попросил шут. Чуть заикой не оставил. Лена резко повернулась, но ничего не сказала. Лицо у него было какое-то особенное. – Как ты думаешь, почему я попросил тебя надеть это платье?

Лена заглянула в зеркало.

– Потому что оно красивое и мне идет.

– Оно тебе очень идет. Но если бы ты знала, как мне хотелось его с тебя снять…

Иногда он передвигался так быстро и неуловимо, что Лена не успевала заметить. Вот и сейчас он оказался перед ней, завел руки ей за спину и неторопливо продолжил расстегивать пуговицы. Лена почувствовала, что цвет лица у нее опять меняется в сторону плебейского. Он же мечтал принять ванну и оказаться в кровати с чистым бельем – и с ней. А так не бывает. Не бывает.

– Что не так? – насторожился он. – Лена?

Она промолчала, даже в глаза ему смотреть не стала. Что можно было сказать? Не может он мечтать о ней. Ни в каком виде.

Шут постоял несколько мгновений, потом решительно отвел ее к кровати, усадил и сел рядом, не выпуская ее руки.

– Ну объясни мне, что такое?

– Я уже объясняла.

– Ну объясни еще. Сухо, по пунктам, без эмоций. Я дурак, но, может, со второго раза пойму.

– Будет тебе по пунктам. А ты слушай и, пожалуйста, сухо и по пунктам опровергай. Тебе тридцать три года. – Шут кивнул. – Ты и выглядишь на эти тридцать три. – Он снова кивнул. Глаза были внимательные-внимательные и мерцающие, словно темные крапинки в них светлели и перемещались. – Мне тридцать восемь, скоро тридцать девять. И я выгляжу на эти самые тридцать девять. – «Угу», – согласился шут. – Ты, может, и не красавец, но мужчина чертовски привлекательный. – «Ага, знаю», – признался он. – А я, хоть и не уродка, но совершенно банальная и неинтересная женщина без признаков красоты. – «Ну да», – кивнул он. – Ты прекрасно сложен и прекрасно двигаешься, а моя фигура не то что не идеальна, но и вообще… не очень. – «Не очень», – вздохнул шут. – Я к жизни не приспособлена, а ты умеешь все на свете. – «Угу, верно». – Ты образован и умен, а я хоть и не круглая дура, однако совершенно заурядна и неинтересна.

– Не согласен. То есть я образован и умен, но ты не заурядна и не неинтересна. Смотря что вкладывать в понятие «ум». Ты, пожалуй, не мыслитель и уж точно не логик, но я считаю тебя умной. Со стороны это виднее.

– Ну пусть, пусть умная, хоть не мыслитель и не логик!

– Ага. Продолжай, пожалуйста.

– Ты, черт тебя возьми, опытный и умелый, а я…

– Тоже верно. Правда, этот недостаток со временем проходит. – Он подождал еще, но аргументы у Лены иссякли. Неужто мало? – Да, это все… ну, может, не все ты мне уже говорила. И я не спорил. Это правда. Ну и что?

– Рош! – чуть не со слезами в голосе воскликнула Лена и усердно начала брать себя в руки. Ей почему-то нельзя плакать, хотя это полное безобразие – лишить женщину права пореветь в свое удовольствие. Шут долго смотрел на нее, потом удивленно покачал головой.