Дарующий свет. Биография д-ра Джавада Нурбахша, главы суфийского братства ниматуллахи

После возвращения из ханаки в Джаваде произошла разительная перемена, творилось что-то странное, чего он не в силах был понять и чему не мог отыскать причину. Он лишь осознавал, что в душе его поселилась какая-то тревога, с которой он не мог совладать. Раньше он любил бывать на людях – теперь постоянно искал уединения. Лишь в одиночестве ему становилось легче. Каждый день он сидел в своей комнате и, бывало, часами размышлял о жизни и о Боге – больше его, казалось, ничто не занимало.

Родители и близкие Джавада заметили перемену в его поведении, однако лишь близкий друг его отца понял, что произошло. Много лет он был дервишем суфийского братства ниматуллахи. Неделя за неделей он наблюдал за странным поведением Джавада, но ничего не говорил, пока окончательно не уверился в том, что происходит с юношей: налицо были все признаки привлеченности того Богом.

Несколько дней спустя, придя в гости, он отвел Джавада в сторону:

– Надеюсь, ты не обидишься на меня, если я скажу, что ты сильно изменился за последнее время. Думаю, тебе следует поговорить с моим другом, г-ном Моршиди. Он – суфий и шейх братства ниматуллахи здесь в Кермане. Можешь ему сказать, что это я посоветовал тебе с ним повидаться.

Джавад не особенно верил, что этот г-н Моршиди как-то поможет ему, но он относился с почтением к давнему другу своего отца и решил, что ничего не потеряет от встречи с шейхом.

Сейид Моршиди сидел за столом в своей спальне, едва удерживая перо в руке – столь велики были его волнение и радость в сердце. Но ему не терпелось сообщить своему собрату-дервишу в Керманшахе о юноше, которому этим вечером он дал посвящение.

Со всей аккуратностью, на которую только был способен, он медленно вывел одно-единственное предложение: «Сегодня вечером молодой ученик по имени Джавад Нурбахш Кермани вступил в круг обитателей сердца – более никто не сможет пенять на недостаток воды».

После краткого раздумья он приписал еще строчку на арабском – цитату из Корана, сура 21, аят 30: «И сделали из воды всякую вещь живую»[8].

После этого он поставил свою подпись.

2 Путь

Мать Джавада всерьез встревожилась, заметив в сыне перемены, причина которых оставалась ей неведомой. Он и раньше казался самоуглубленным и отсутствующим, но теперь с ним происходило что-то более серьезное. Это ее беспокоило.

За последние недели его глаза, некогда светившиеся счастьем, покраснели и придавали ему диковатый вид. Под глазами пролегли черные круги: было очевидно, что спит он не много.

В конце концов, она начала проверять, спит ли ее сын ночью – и всякий раз убеждалась, что свет в комнате потушен, и значит, он уже лег. Однако по утрам он по-прежнему выглядел ничуть не отдохнувшим после сна. Она ничего не могла понять.

Наконец как-то ночью, заметив в его комнате свет, она заглянула за занавеску и увидела, что он сидит на полу, прижав колени к груди, погруженный в медитацию. И тут она поняла, что именно так он и проводит каждую ночь, и что этим вечером он просто забыл погасить свет.

Потрясенная своим открытием, мать Джавада вернулась в спальню и рассказала об этом мужу. Она упомянула и о том, что сын очень мало ест, перестал встречаться с друзьями и на долгие часы уединяется в своей комнате под предлогом занятий.

Утром отец отправился к своему другу – тому самому, который посоветовал Джаваду посетить шейха, и рассказал обо всем. Он спросил, является ли странное поведение Джавада следствием указаний шейха или, может быть, упражнений, которые тот выбрал для себя сам?

Услышав все это, друг отца явно напрягся. После продолжительного молчания он, похоже, пришел к какому-то решению. Наклонившись к Асдулле, он извинился и сказал, что не был полностью откровенен с ним.

– Ты знаешь, у меня есть небольшая постройка за городом, так что я почти каждый день езжу туда по делам. По пути я несколько раз замечал велосипед Джавада, оставленный у подножья одного из горных склонов.

Я не мог превозмочь свое любопытство и однажды решил подняться на гору. На самой вершине я нашел его. Он был один и рыдал, явно чем-то огорченный.

На следующий день, если ты помнишь, я сказал тебе, что твой сын, наверное, влюбился, и с этим нужно что-то делать.

– Я помню. Я тогда же спросил Джавада об этом – он начисто отрицал, что влюблен, и сказал, что не понимает, с чего это я завел об этом разговор.

– Да, ты говорил мне об этом и сказал, что веришь ему. Я тогда подумал, что если любовь тут ни при чем, то, должно быть, это духовная боль. И тогда, получив твое согласие, я посоветовал ему встретиться с г-ном Моршиди, шейхом братства ниматуллахи здесь, в Кермане.

Асдулла кивнул.

– И что же?

– Так вот, после их встречи Джавад стал часто навещать шейха. Скоро он начал переживать столь интенсивные духовные состояния, что они захватывали не только меня, но и шейха. Я по-прежнему видел его велосипед у подножья горы и, решив поговорить с ним, выяснил, что он каждый день поднимается на вершину – как Моисей на гору Синай – с сердцем, сжигаемым огнем, рыдая часами и не ведая о причине этой боли.