Дашкова

«Англия мне более других государств понравилась»

На остров Екатерина Романовна попала еще раньше, чем в Париж. В бельгийском курорте Спа Дашкова познакомилась с двумя ирландками – Кэтрин Гамильтон, дочерью епископа Туамского, и Элизабет Морган, дочерью адвоката, – которые давали ей уроки английского. Нежная дружба между ними сохранится на долгие годы, и княгиня – «милая чудачка» – через тридцать лет будет повязывать шею старым дырявым платком, подаренным ей миссис Гамильтон. Там же, на курорте, возник крошечный скандал. «Одни думали, что она изгнана, другие, что она шпионка, – писал Джон Глен Кинг, священник Британской церкви в Петербурге, ехавший домой в отпуск. – И все спрашивали меня, я был принужден что-то говорить»{667}. Сказал он «что-то» нелестное, поскольку, прибыв в Лондон, княгиня объявила его «человеком вероломным и величайшим лжецом». Но такова кабала известности – вечные пересуды[40].

Не удалось избежать их и в Лондоне. В конце сентября 1770 г. Екатерина Романовна вместе с семьей миссис Морган очутилась в британской столице. По совету друзей-англичан княгиня собиралась поместить маленького Павла в Вестминстерскую школу. Но эта затея не удалась – мальчик не знал языка{668}. Оставив его на попечение супруги русского посла госпожи Мусиной-Пушкиной, мать отлучилась на тринадцать дней, чтобы посетить Бат, Бристоль, Оксфорд и их окрестности. После чего вернулась в Лондон. Здесь ее не то чтобы осаждали любопытные, но все же многие частные лица хотели взглянуть на диковинную княгиню. И среди них Горацио Уолпол – признанный виртуоз стиля, репутацию которому составили остроумные письма. Ему княгиня решительно понравилась, и он назвал ее «милосердной тигрицей». Уолпол не пропускал мимо себя ни одну новинку и пребывал в предвкушении встречи с русской знаменитостью, как гастроном, сглатывая слюни, перед десертом.

«Итак! Я уже видел княгиню Дашкофф, а ее очень даже стоит посмотреть – не из-за ее лица, хотя, будучи чистой татаркой, она не уродлива; ее улыбка приятна, но в глазах – свирепость Катилины. Она ведет себя необыкновенно искренно и свободно. Она говорит обо всем недурно и без разительного педантизма, очень быстра и оживлена. Она ставит себя выше всякого внимания к платью и всему женскому, однако поет нежно и приятно приметным голосом[41]. Она и сопровождавшая ее русская леди спели две песни очень музыкального народа; одна была мрачной, другая – живой, но с нежными оборотами, и обе очень напоминали венецианские баркаролы»{669}.

Вторая «русская леди» – это Пелагея Федоровна Каменская, отношения с которой несколько удивили Дидро. «Каменская, друг ее и спутница, страстно любит Францию, откровенно хвалит хорошие стороны ее и тем не совсем сходится с образом мнений княгини». Каменская появилась в окружении нашей героини в 1763 г. и помогала той вылечиться после удара. Пелагея была сестрой известной тогда поэтессы Александры Каменской и принадлежала к близкому для Дашковой интеллектуальному кругу. Когда Михаил Иванович умер, она входила в число немногих, кто умел отвлечь вдову от «черной меланхолии». «Меня изумила снисходительность ее к девице Каменской, – продолжал Дидро, – которой запальчивость, резкость манер и противоположный образ мыслей нисколько не сердил Дашкову»{670}. Сама княгиня называла компаньонку среди тех лиц, «добровольной рабой» которых она была{671}. А, уже приехав в Петербург, Дидро писал Екатерине Романовне в Москву: «Надеюсь, что Каменская по-прежнему любима вами и равно горячо любит вас. Если эта нежная связь не разорвана, вы счастливы. А ваши дети также утешают вас? Отвечают ли они вашим материнским заботам?»{672} Создается впечатление, что речь идет о семье. Обеих дам соединяла страстная любовь к музыке. Попечение о Павле и Анастасии. Обе были одиноки.

Отзывы англичанок о Дашковой в той или иной степени подчеркивали ее мужеподобность. Так, миссис Элизабет Картер писала в ноябре 1770 г. подруге: «Княгиня Дашкова… ездит верхом в сапогах и в мужском одеянии и имеет соответствующие манеры. Это можно было бы объяснить обычаями ее страны и большей безопасностью в управлении лошадью. Но она также танцует в мужском костюме и, я думаю, появляется в нем столь же часто, сколь и в обычном платье… Не смотря на такой грозный вид, она замечательно мягка и имеет слабые нервы»{673}. Хотя никто из английских знакомых Дашковой не назовет ее, как французский посол Луи де Сегюр, «ошибкой природы», мысль, будто княгиня «больше походит на мужчину»{674}, прозвучит у многих.

Тем не менее именно в Англии, во время первого приезда в 1770 г., будет написан самый нежный, трогательный портрет княгини кисти О. Хамфри{675}. Ничего от «бой-бабы», ничего от «необузданных инстинктов» – беззащитность и достоинство ричардсоновских героинь. Идеал новой эпохи.