Дата на камне

Ия принялась хлопотливо выкладывать из рюкзаков еду, Жакипов и другие школьники разбрелись по степи, собирая топливо. Вскоре над огнем костра запел чайник, в воздухе запахло поджаренным хлебом и гречневой кашей-концентратом.

Распластав звездные крылья, ночь пала с высоты на землю почти без сумерек.

— Колодца здесь нет, — сказала Улжан Оспановна, положив карту на колени и присвечивая себе карманным фонариком. — Почему?

Школьники, перебрасываясь короткими замечаниями, поужинали, напились чаю.

— Ну и вкусный чай сегодня! Налей-ка мне еще! — Сайт протянул кружку Ии. — Давненько не пил я такого чая.

— Вода — на удивление! — подтвердила Улжан Оспановна. — Как там написано на плите? «Помни о колодце»?..

— «Когда будешь пить воду, вспоминай об источнике!»

— Правильно. Это старая казахская поговорка. И приведена очень кстати… Но все-таки, кто же он, этот Петлукин?

Ия поежилась, накинула на плечи пальто. Летом ночи в Казахстане очень холодные, что особенно сильно ощущаешь после адской дневной жары.

— «По зову сердца… По зову сердца», — повторила в раздумье Ия. — Как хотите, а есть в этой истории что-то не только загадочное, но очень трогательное, хватающее за душу. Не может быть, чтобы о Петлукине и его холме не сохранилось никаких сведений. Надо их искать, упорно искать!

Она поуютнее устроилась под наброшенным на плечи пальто.

— Мне знаете что думается? — сказала Ия задумчиво. — Жил при дворе жестокого Тамерлана ученый, может, он считался тогда магом или астрологом, но на самом деле был настоящий ученый. И он был очень смелый и добрый. А при дворе, конечно, ценили только льстецов. Наверное, этот маг сказал что-то дерзкое в лицо самому Тамерлану. Или заступился за кого-то несправедливо обиженного. Ну, его и выслали на окраину империи, в глухие казахские степи. Но маг продолжал и здесь делать людям добро. Была засуха, степняки мучились от жажды. Вот он и воздвиг этот удивительный каменный источник.

— А дальше?

Сидевшие у костра притихли, заслушавшись общую любимицу Ию. Была она крохотная не по возрасту, очень веселая и быстрая, как рыбка. И голос был у нее под стать росточку — звонкий, девчоночий.

— Дальше? Она приостановилась и в растерянности смешно похлопала себя по надутым щекам. — Дальше я, ребята, еще не придумала…

— Ну, Крылышко, ты даешь! — Сайт снисходительно усмехнулся. — Прямо новейшая Шехерезада! Самого Тамерлана зачем-то сюда приплела!

— А начало четырнадцатого века это ведь и есть времена Тамерлана. Забыл?

— Все, ребята! — сказала Улжан Оспановна, захлопав в ладоши. — Спать, спать! Никто, конечно, не догадывался, что надпись на камне была прочтена неправильно. Стерся знак h после даты, а Улжан Оспановна, видимо, забыла, что он должен обозначать хиджру, иначе — год бегства пророка Мухаммеда из Мекки в Медину, который соответствует 622 году нашей эры. Христианское летосчисление не совпадает с мусульманским еще и потому, что месяцы в нем не солнечные, а лунные, то есть в каждом из них 28 дней.

Таким образом год 1334-й на самом деле был 1915 годом, а значит, и загадочный Петлукин представал из надписи почти нашим современником…

Глава вторая «Я, признаюсь, нетерпелив!»

Члена российской социал-демократической партии (большевиков), в прошлом учителя географии и истории весьегонского реального училища Петра Ариановича Ветлугина привезли в степь осенью 1914-го. Мировая война шла уже полным ходом.

В городе Верном его, против ожидания, не оставили. Видимо, было на этот счет указание в сопроводительной бумаге. (Теперь он существовал не сам по себе, лишь «прилагался» к тому или иному официальному документу, заверенному подписями и приложением печати.)

Проезжая через город, Петр Арианович увидел хорошо распланированные, но немощеные улицы. Дома были по преимуществу двухэтажные, крашенные в казенный цвет — бледно-желтый, присущий всем губернским городам Российской империи от Тамбова и до Омска.

Кое-где чернели зияющие провалы между домами — следы недавнего опустошительного землетрясения. О нем много писали в газетах…

Ссыльного после короткого отдыха повезли из города дальше, в глубь степи.

Она за лето была выжжена солнцем и терпко пахла пожухлыми травами — безводное, серое, волнистое пространство, над которым выгнулся синий купол неба. Выпархивал вдруг из-под копыт грязно-серый, как комок грязи, степной жаворонок или взмывали с павшего верблюда горбатые грифы. И все катились и катились громадные шары перекати-поле, похожие издали на опрокинутые, безостановочно двигающиеся стога сена.

Низинки, где, по-видимому, скапливалась весной вода, сейчас пересохли, глина стала зеркально-гладкая и твердая, как асфальт, и звенела под копытами, от которых на ней, к удивлению Петра Ариановича, не оставалось отпечатков.

Таратайку кидало и подбрасывало на ухабах. Горизонт колыхался, как мертвая зыбь. Днем отчаянно пекло, а вечером делалось так холодно, что ссыльный и сопровождавший его жандарм садились в таратайке спинами друг к другу, чтобы согреться.