Дата Туташхиа. Книга 1

— Я никогда ни за кого не вступаюсь, — спокойно отвтеил Варамиа. — Что скажет доктор Мурман, если узнает? Я за справедливость. Отдайте Чониа его долю из того, что дал Мурман! — И опять притихла палата.

— Что еще нужно этому несчастному? — сказал я Замтарадзе. — Сам он без чужой помощи куска хлеба положить в рот не может. Обозлит всех, и некому будет его кормить. И жаловаться он не будет — не такой этот человек. С голодухи отдаст богу душу, и понимай как звали.

— Вот что я подумал! — обьявил Квишиладзе. — Кучулориа, переложи из миски Варамиа кусок моей свинины себе. Так-то. Теперь поди сюда и это гоми положи Чониа. — Квишиладзе вынул из своей миски кусочки окорока и отодвинул миску от себя. — Варамиа-батоно, я не стану есть гоми и сыр, поднесенный Мурманом, мне своего хватит, и я благодарен доктору Мурману — он помог мне перебиться, пока у меня своего не было. Ну, как? Теперь — по справедливости?

— Теперь — да. Пусть так и будет! — согласился Варамиа, но было ясно, такого поворота дела он не ожидал.

— Неси сюда свою миску, Кучулориа, и оставь в покое этих справедливых и честных людей! — медленно и внятно произнес Квишиладзе.

Кучулориа съел гоми с кусочками сыра и пожевал совсем крохотные кусочки мяса. Квишиладзе уплетал не на шутку. Варамиа сидел на своей постели и уныло глядел в свою миску. Чониа лежал спиной ко всем не шевелясь и, видимо, соображал, что ему теперь делать. Вдруг он вскочил, пересел к Варамиа и поднес к его губам ложку гоми.

Вошел Туташхиа.

— Остыло все! — встретил его Замтарадзе.

— Ну и отделали тебя, беднягу, — услышали мы голос Варамиа. — Это же надо так измордовать человека.

— Тебе, Варамиа, перепало не меньше. Ешь и помалкивай.

— Больше всех и больнее всех достается всегда таким Варамиа. — тихо сказал Туташхиа. — Можете мне поверить.

— И все же ты оказался прав, Отиа батоно, — промолвил Мосе Замтарадзе немного погодя.

Дата Туташхиа удивленно посмотрел на Замтарадзе.

— Вот и утряслось все, — сказал Замтарадзе. — Каждый сверчок на свой шесток попал. Смотрите: Квишиладзе любит что послаще. Послаще ему досталось. Кучулориа — лиса, такие лакейством живут. И он свое место занял. Чониа, правда, не досталось, сколько он заслужил, но все-таки всыпали ему дай бог. Только честный — несчастен. У справедливого хлеб должен быть, но только лишь хлеб — ничего больше. Поглядите, Варамиа ничего, кроме гоми, и не досталось. Все образовалось само собой.

— Что так сложилось — это правда, — сказал Туташхиа. — Но неужели только так и должно все получаться. Они сожрали друг друга, и теперь они уже не люди.

— Ты слишком хорошо о человеке думаешь. А он вон каков, Отиа-батоно! — Замтарадзе кивнул в сторону большой палаты. — Какие они есть, такую по себе и жизнь устраивают. Ты первый сказал мне, и теперь я сам это понял — никогда не надо вмешиваться в чужие дела и в чужую судьбу. Кормили мы их, кормили, а что путного получилось?

— Я не говорил, что никогда не следует вмешиваться. Я не буду вмешиваться до тех пор, пока не пойму — что лучше, вмешаться или остаться в стороне. — Туташхиа взял книгу.

А в лазарете и правда воцарилось спокойствие. На следующий день мой дядя назначил Квишиладзе прогулки по часу три раза в день и снял гипс с рук Варамиа.

Прошло еще дня три-четыре. Все было по-старому. Чониа и Варамиа ели гоми и сыр Мосе Замтарадзе, думая по-прежнему, что их угощает Мурман Ториа. Кучулориа получил из этих даров свою долю, а Квишиладзе каждое утро отрезал ему по кусочку мяса. Зато сам Квишиладзе обжирался как мог и сколько влезало. Я наблюдал за ним, и у меня составилось впечатление, что он старался как можно быстрее сожрать все, что получил.

Замтарадзе совсем поправился, только немного прихрамывал. Дни шли за днями, и никто из больных даже слова не проронил, будто дали обет молчания.

Однажды ночью, часа в три, в палате раздался вопль Квишиладзе:

— Кучулориа, зажги лампу! Сейчас же! Какой сукин сын потушил, только бы мне узнать! Зажги лампу немедля!

— Что случилось? Что ты орешь среди ночи? Какая муха тебя укусила? — откликнулся Варамиа.

— Зажги лампу, Кучулориа, зажги, не тяни! — продолжал орать Квишиладзе. — Стой, Чониа, ворюга ты и подлец! Ну, теперь не уйдешь. Не рвись напрасно, не вырвешься!

В палате возились, тузили друг друга, но лампу зажигать не торопились. Мосе Замтарадзе поднялся, засветил лампу и пошел было в большую палату.

— Поставь лампу на место и ложись, ради всех святых, — ледяным голосом остановил его Туташхиа.

Замтарадзе удивился, видимо, не привык к такому тону, однако лампу не поставил.

— Перебьют друг друга и сожрут сами себя, — Замтарадзе встретился взглядом с Туташхиа и осекся. — А мы будем сидеть сложа руки?

— Да, пока не станет ясно, как быть.

— Ясно никогда не станет, — сказал Замтарадзе, сдаваясь и ставя лампу на стол.

— Несите лампу, люди вы или кто?! Вы что, не слышите, что здесь творится?! — кричал Квишиладзе.

Я взял лампу и вышел в большую палату. Варамиа сидел на постели и глядел во все глаза. Чониа лежал на боку, ладошка под щеку и, ехидно щурясь, ждал развязки.