Датский король

Наутро в мастерскую друга явился за гонораром Арсений, как было условлено. Он дал знать о своем прибытии настойчивым звонком. Звонцов, заспанный и настороженный, долго не открывал, но, когда Сеня стал барабанить в дверь, выбрался в прихожую:

— Кто там? Откуда такая бесцеремонность — двери снесете!

— Открывай, Звонцов, не дури! Я тут испугался, решил уже, что с тобой что-то случилось.

Вячеслав узнал голос, обрадовался, сразу открыл. Сеня, переступив порог, спросил было:

— Что это ты вдруг на засов заперся? — но, увидев истерзанного Звонцова, так и застыл с раскрытым ртом. Скульптор молча взял его за руку, провел в свои «апартаменты», показал на пол, на стены:

— Теперь видишь? Оскорбился, да… случайная твоя знакомая… оставил старого товарища в одиночестве, вот и случилось… Ограбили нас, брат!

Встреченный таким известием Арсений по непонятной причине почувствовал себя виноватым в произошедшем, ему захотелось хоть как-то помочь Звонцову, но тут же эти чувства сменились осознанием непоправимой беды. «Ограбили. Как это понимать? Почему ограбили?! Может, обманул заказчик… Или налет?» Десницын растерянно спросил:

— Так у тебя что, отобрали гонорар за наши работы?! Не молчи, Вячеслав, ради Бога! Что, украли все деньги?!

Звонцов картинно обхватил руками голову, ероша волосы. Его мозг усиленно работал, вспоминая сочиненную за ночь версию ограбления для Десницына.

— Ты даже не представляешь, Сеня, в какую мы попали беду: все твои работы спалили в камине! Я до сих пор не понимаю, как сам остался жив. И все из-за твоей институтки, но я тебя, заметь, не выдал! Это страшные люди! Если бы ты знал, что это за люди…

Он вскочил и заплакал, настолько ему стало себя жаль. Арсений насильно усадил друга в кресло, положил ему на лоб мокрое полотенце, стал делать какие-то примочки.

— Видишь ли, в какой-то момент (я и сам не заметил, когда и как этого достиг) я оказался на пике собственных возможностей. Наступил настоящий апофеоз творчества, для меня это был, если можно так выразиться, мистический момент истины. У меня вдруг стали возникать неожиданно убедительные, мощные образы. Я ваял сутки напролет и создал немало первоклассных вещей. Разумеется, художественная общественность очень скоро узнала о моих достижениях, да я и не старался хранить их в тайне, скорее наоборот — ждал заслуженного признания. Это ведь только ты был целиком захвачен своей живописью и не замечал ничего, что происходит в художественной жизни столицы. Стыдно, брат!

Арсений покраснел — он действительно часто не замечал происходящего у него под носом, не заметил и наигранного тона звонцовской «исповеди».

— И вот обо мне заговорил салонный Петербург, и даже в Европе истинным ценителям прекрасного стало известно мое имя. Мне стали делать выгодные предложения, но я отказывал, ожидая чего-то большего, да и о нашем общем деле, замечу, не забывал. Однажды — это было уже за полночь, сюда пожаловал господин, которого я раньше никогда не встречал. Представился он просто «мастером», но я тогда больше внимания обратил на его внешний вид, а его имя меня тогда не интересовало. Я был далек от подозрительности — хочет, чтобы его называли «мастером», пускай. Очень солидный, представительный господин — его манеры, одежда выдавали, как мне показалось, особу, приближенную ко Двору. Во всяком случае, во всем чувствовалась порода, сановитость, я бы сказал, от него пахло роскошью, а роскошь, Сеня, — это деньги! Тебе не нужно объяснять, чем привлекательны большие деньги?

Десницын как-то грустно улыбнулся:

— Ну что же дальше — он сразу сделал тебе выгодное предложение?

У Звонцова предательски закружилась голова: «Черт! Водки бы сейчас…»