Датский король

— Прочь, мокрица! Я вам уже все сказал, что, неясно?.. А ну-ка, Сержик, спусти ее с лестницы — надоела, плесень!

Сержик поспешил исполнить приказание, но дурнушки уже и след простыл. Публичная девка не переставала хохотать. Дольской и ее отстранил:

— И ты заткнись, Магдалина!

Слуга-фаворит подскочил к хозяину и с ухмылкой что-то зашептал на ухо.

— Ну что ж, пусть удивит почтенную публику. Пускай кинет десятку, если ей так неймется, а мы посмотрим и послушаем, — сказал Дольской и подал Сержику какой-то знак.

Тот куда-то юркнул. Девочка в гимназическом платьице, все прекрасно слышавшая, обрадовалась, сняла повязку с шеи, встала у самой шторы, спиной к надежному укрытию балерины, чего-то ожидая. Ксения молила всех святых: «Только бы не чихнуть, только бы не выдать себя!»

Сержик не заставил себя ждать и явился, неся в одной руке серебряный поднос с тремя высокими рюмками и небольшой книжицей в другой. Чокнувшись с фаворитом, Дольской тут же выпил, порочный слуга, разумеется, сделал то же самое. Ксения догадалась, кому предназначается третья рюмка, сожалея всей душой, что не может прекратить этот разврат! Евгений Петрович торжествующе оглядел притихшую компанию, поднял над головой книгу (кожаный переплет был без названия) и объявил, точно цирковой трюк:

— Это том «Симфоний» Андрея Белого. Сейчас дитя прочитает нам отрывок с завязанными глазами. Девочка продемонстрирует свой дар, а мы насладимся замечательной музыкой слова. Попросим, господа, попросим!

Все захлопали, точно стая нетопырей, шурша крыльями, взвилась в воздух, а Сержик отнес «гимназистке» книгу и плотно завязал ей глаза черной повязкой. Она открыла наугад и совершенно недетским отрешенным голосом, держа томик перед собой, прочла:

«Слуги принесли котел, а горбатый дворецкий снял крышку с дымящегося котла и провозгласил прибаутку.

Подавали козлятину. Грохотали пьяные рожи, свиноподобные и овцеобразные. Щелкали зубами волковые люди.

За столом совершалось полуночное безобразие, озаренное чадными факелами.

Какой-то забавный толстяк взгромоздился на стол, топча парчовую скатерть грубыми сапожищами, подбитыми гвоздями.

Он держал золотой кубок, наполненный до краев горячей кровью.

В порыве веселья затянул толстяк гнусную песню. А хор подхватывал…»

Ксении, внимательно следившей за чтением из-за шторы, было видно, что в руках ужасного ребенка совсем другая книга, и она легко разобрала настоящий текст:

«В той час приступиша ученицы ко Иисусу, глаголюще: кто убо болий есть в Царствии Небеснем. И призвав Иисус отроча, постави е посреде их и рече: .Аминь глаголю вам, аще не обратитеся и будете яко дети, не внидете в Царство Небесное. Иже убо смирится, яко отроча сие, той есть болий во Царствии Небеснем“»[211].

Балерина, знавшая эту евангельскую проповедь наизусть, содрогнулась, страх Божий охватил ее: «За что мне такое искушение? Зачем эти люди так святотатствуют, зачем соблазняют девочку, а Евгений Петрович позволяет им, всем заправляет!» А «дитя» продолжало декламировать нараспев:

«Уже там, далеко, на опушке соснового бора сидел на камне пасмурный католик, смотря на далекие, потешные огни замка…»

Наконец сам князь махнул рукой:

— Ну хватит, хватит. Браво!!!

Поднялась буря аплодисментов. Карлики подхватили девочку и на своих маленьких, но сильных ручонках отнесли к хозяину. Дольской протянул «гимназистке» вино:

— Умница, заслужила!

Вся мерзостная публика завопила на разные голоса:

— Пей до дна! Пей до дна!!!

И началась дикая фантасмагория. Только это обстоятельство помогло Ксении выбраться из укрытия и незамеченной, чуть ли не ползком выбраться из залы. Сломя голову она выбежала из особняка. От потрясения у нее зуб на зуб не попадал, она едва могла креститься и мало что соображала. Ксения Светозарова не помнила, как добралась до дома в этот кошмарный вечер.

XIII