Датский король

Приятные хлопоты начались еще дня за два до праздника. Ксения сама выбирала пышные, только что привезенные откуда-нибудь из Токсова молоденькие елочки — и подруге, и себе домой. Опрятные торговцы-чухонцы обещали «красавице-барыне» мигом доставить их по названным адресам. В самый Сочельник, после утреннего спектакля, балерина успела заказать в «Вене» рождественские торты, кулебяки у Палкина и крымского шампанского у Елисеева. Все это также должно было быть развезено посыльными по обоим адресам — Ксения наказала своей горничной, чтобы та телефонировала в театр об исполнении. В этот день после представления (в Мариинском давали «Баядерку») Никия-Ксения собрала целый «урожай» прекрасных оранжерейных цветов (она и думать не хотела, что среди них наверняка есть «княжеские» розы), после чего — нужно было поторопиться — предстояло отвезти их в храм для благолепного украшения алтаря и киотов. Прима-балерина нагрузила извозчика и сани букетами и цветочными корзинами и попросила накрыть их медвежьей полостью, чтобы не прихватило морозом.

«Раз уж службу стоять в Благовещенской, туда и следует пожертвовать», — рассудила Ксения Светозарова.

Сани остановились возле церковной ограды у самых ворот. Ксения, не торгуясь, расплатилась с извозчиком и стала класть поклоны перед высокой колокольней, а когда вспомнила о цветах и о том, что неплохо было бы попросить извозчика помочь ей перенести корзины внутрь, увидела, что того след простыл. Получив щедрую плату, он успел уже все сгрузить прямо на снег и укатил, не дожидаясь, пока барыня сообразит, что переплатила. Ксения осталась одна в окружении цветов и сугробов, в довольно беспомощном положении.

Неизвестно, сколько бы еще продолжалось это замешательство, не отворись вдруг массивная церковная дверь. На паперть вышел какой-то молодой человек, без головного убора, с волосами почти до плеч и при бородке. Он на мгновение прищурился и уверенным шагом поспешил навстречу Ксении. Она сразу узнала случайного знакомца из Николаевской церкви, которому когда-то подарила контрамарку на свой спектакль.

— Какая неожиданная встреча, и так кстати! Мне одной со всем этим не справиться. Да вы меня помните ли? Мы познакомились в единоверческом храме…

— Полагаете, вас можно не запомнить? — удивился художник, — Такие образы не забываются… Впрочем, глупо сейчас с банальными комплиментами — простите. Куда нести цветы?

Ксения зарделась то ли от мороза, то ли от «комплимента» (потом уже она сама удивилась этой реакции: «Мало ли мне говорили всяких дежурных любезностей, и ничего, а тут смутилась — подумать только!»):

— Ну, несите внутрь, разумеется: видите, они уже инеем покрываются. Поскорее, будьте так любезны!

Нервничая, она сама внесла в храм одну из корзин и, пока Арсений разбирался с остальными, объяснила все какому-то служке, а тот благодарил и обещал сейчас же доложить батюшке.

— Я тороплюсь — перед праздником столько хлопот. Спаси вас Господь, иначе я бы тут наверняка задержалась, — обратилась она напоследок к неожиданному помощнику.

Арсений осмелел:

— Погодите! Неужели мы видимся в последний раз, мадемуазель Ксения?

— Милости прошу в театр на спектакли — я часто выступаю. С наступающим вас Рождеством Христовым, господин… — Ксения опять стушевалась — имя молодого человека она не помнила.

— Арсений, для вас просто Арсений. А вы разве не будете сегодня на всенощной?

— Да, я должна быть здесь. Тогда, может быть, и увидимся, — говорила Ксения, выходя на улицу. — Сейчас прощайте!

Сердце у художника готово было выскочить из груди, но он успел крикнуть ей вслед уже с паперти:

— Я непременно приду!

Женский силуэт в легкой пушистой шубке мелькнул меж каменных столбов ворот в вихре петербургской метели и исчез. Во всем теле Арсения отдавался какой-то неземной серебряный звон: «Боже, Ты услышал самые мысли мои! Ты исполнил то, чего я и просить не смел. Стоило лишь пожелать утром еще хоть раз встретить ее, и вот — уже сбылось, а вечером мы увидимся снова… Неужели это возможно? Но ведь не сплю же я, не грежу — все наяву… Милости Твоя, Господи, вовек воспою!»[212]

Дома все было исполнено, елка уже стояла посреди гостиной, на кухне шли предпраздничные хлопоты — по всей квартире распространялся сладковатый запах чего-то вкусного. До службы оставалось несколько часов — теперь можно было и отдохнуть. Ксения прилегла на кушетку, положила под голову думку[213], которую еще в детстве любовно вышила крестиком — смешной карапуз ловит котенка, а тот цепляет лапкой пестрый клубок. Хотелось уснуть, но из головы не выходила встреча у храма. Казалось бы, случайное совпадение, но разве случается что-нибудь незначительное в Сочельник? В комнату вошла горничная:

— Барышня, я сочиво сварила — не желаете откушать? Пожалуй, с утра не ели ничего, а службу ведь долгую стоять. Скоро уж.

Вдвоем они помолились, поели. Кутья была замечательная, душистая, на меду, с изюмом, маком и толченым миндалем.

Ксения расцеловала девушку на прощание, та тоже расчувствовалась, подавая госпоже шубку, напутствовала: