Датское и нормандское завоевания Англии в XI веке

У. Кэпелл в объемной монографии «Нормандское завоевание Севера», наоборот, выдвигает на первый план этническую и этнокультурную сторону конфликта, делая акцент на крайней обособленности английского Севера, обусловленной особенностями этнополитической истории, в результате чего здесь произошло неповторимое наслоение друг на друга кельтского, патриархально-англосаксонского, скандинавского элементов, и сложился особый уклад жизни, тяготеющий к варварскому Северу Европы в широком смысле. Кэпелл задался целью проследить социально-политическую эволюцию региона на протяжении всего XI в. Нормандское завоевание выступает важным эпизодом в этой эволюции, но Кэпелл видит в нем скорее продолжение прежних попыток королей Уэссекса, Юга, включить Север в орбиту влияния их власти. Кэпелл отмечает, что даже при Вильгельме Рыжем Север Англии еще не стал де-факто частью королевства и даже не был описан в «Книге Страшного Суда»[59]. Отрезанный от Юга и исторически, и географически, Север выступает у Кэпелла как раз очагом массового сопротивления нормандцам — как и всем прежним «объединителям» с Юга, в котором и элита, и народ, связанные патриархальными связями, вместе выступали в защиту привычного архаичного уклада жизни от чуждого культурного влияния. Вместе с тем, легко заметить, что северная знать, погрязшая в междоусобицах, весьма напоминает полуварваров-саксов из книг Стентона и Дугласа. Кстати, Кэпелл рассматривает в основном Нортумбрию, несколько обходя стороной Восточную Англию и некоторые другие области Денло, хотя закономерности этнокультурного и социально-политического развития там были, вероятно, аналогичными. Кэпелл также отмечает факт смены элиты на севере Англии на нормандскую как важную составляющую интеграции региона в английское королевство в конце XI — начале XII вв.[60] Анализ нормандского завоевания в общем контексте централизаторской политики короны по отношению к полунезависимым окраинам страны в книге Кэпелла перекликается с проблематикой уже упоминавшейся статьи П. Вормальда «The making of England».

Из историографии 60–70-х гг. можно упомянуть также Э. Линклейтера, который, как когда-то Грин, рассматривает нормандское завоевание без отрыва от предшествующей этнополитической истории страны, тесно связанной со скандинавской историей. Однако его книга «Завоевание Англии»[61] не вполне удачна по построению и страдает некоторой сумбурностью изложения, разбросанностью материала, отсутствием концепции. Впрочем, она лишний раз напоминает о важности скандинавского фактора в этнополитической истории Англии, в частности, в складывании региональных различий и особенностей уклада жизни, отмеченных Кэпеллом.

Говоря об историографии 80-х гг., нужно отметить, что, видимо, по причине 900-летнего юбилея «Книги Страшного Суда» (1086–1986), большинство работ по нормандскому завоеванию было посвящено социально-экономической проблематике. По собственно политической истории вопроса за последнее десятилетие не было создано столь значительных работ, как рассмотренные выше, как и ничего нового в концептуальном плане. Кроме того, внимание к «Книге Страшного Суда» обратило взоры историков в основном к англо-нормандской эпохе, отодвинув период завоевания на задний план. Впрочем, все эти новые работы обнаруживают интересную тенденцию к исследованию социальных и демографических аспектов нормандского завоевания, что тоже весьма полезно.

Так, в книге «Англия и ее правители: иноземное владычество и национальное самосознание, 1066–1272»[62] М. Клэнчи, занимающийся проблемами англо-нормандского синтеза, исследует социально-демографическую статистику ассимиляции в годы завоевания и позже, подсчитывая долю иностранных имен собственников земель по графствам, и т. д. Кроме этого, он ставит вопрос о судьбе англосаксонской эмиграции, состоявшей в основном из знати и имевшей значительные масштабы[63].