Давай поговорим! Клетка. Собака — враг человека

Пока наш разговор развивался почти как обычно, она не раз делилась со мной интимными сюжетами из своей жизни, и я всякий раз охотно раскладывал вместе с нею пасьянс прогноза. Но сейчас принципиально другой была обстановка. Все, что мы сейчас с нею говорили, для нее отражалось еще в одном зеркале, в мутноватом опасном зеркале следствия. Неизвестно же, что я сказал этим двум серым, и неизвестно, что они сказали мне. И спросить об этом напрямую, она уже поняла, — не может. А ирония и игривость, появившиеся в ее речи с вопросом об «арифметике», это просто временное облегчение, она почувствовала, что наконец-то болото двусмысленности кончилось и она добралась до бугорка, о существовании которого я не подозреваю.

— А мне казалось, Илюша, что ты все ведешь к тому, что это Владик его грохнул.

— Не смеши меня, Мурка.

Ее рука на мгновение оказалась у меня на шее, и я почувствовал, что она не только мокрая, но, как это ни забавно, и немного опасная.

— Ты хочешь сказать, Мурка, что этот мозгляк…

— Сам ты мозгляк. Ой, извини, Илюшечка!

— Ладно, ладно. Так ты хочешь сказать, что этот мозгляк открыл в дедовском подвале старинный пистоль, прокрался тайком в нашу квартиру и шарахнул в этого сексуального маньяка?

— Это не я говорю.

— Он на это не способен. Единственное место, где он ведет себя вызывающе смело, — это твоя постель, я охотно верю, что он там гигант и орел. Скорее, наоборот.

— Что наоборот?

— Если бы Владик тебя так преследовал, то Матвей мог бы решиться на мокрое дело. Вот он тебя любил по-настоящему.

— Но ты же его видел, — в голосе у нее появилась поющая интонация, — морда, зубы…

— Что делать, и морда и зубы, да зато ради тебя он был готов на все.

— Я его ненавидела, он был самый поганый…

— Но спать-то ты с ним спала!

— Один всего лишь разик, да и то…

— Ладно, ладно, успокойся. Если тебе хочется верить, что Владик его мог убить, верь.

Она аж взвизгнула:

— Да не в этом дело, не в этом совсем дело!

— Ну-ну, говори, в чем?

Она продолжала молча толкать мое тело на колесах. Мы описывали седьмой круг — я их считаю автоматически. И тут я поймал себя на неожиданной мысли: мне все равно, как она ко мне относится после этого разговора и даже как она относится к происходящему. Какая-то мгновенная тоска, секундная апатия, неожиданный и в высшей степени ненужный взгляд со стороны на все на это. Слава богу, что состояние это было очень кратким, не представляю, что произойдет со всем этим громоздким делом, если меня впереди ждут повторения этого. Наверное, я просто устал или забежал вперед. Легкость обманчива, я ведь даже от Мариночки ничего особенного не добился, если вдуматься. Мы потом, в конце, посмотрим на нашу ситуацию со стороны и, если угодно, сверху.

— Ты хотела что-то сказать?

— Ничего я не хотела.

— Знаешь, а у меня есть что сказать тебе по этому поводу. Вернее, чуть позже у меня появится то, что в дополнение ко всему этому можно тебе сказать.

— Ты как будто мне угрожаешь?

— Ну, что ты.

— А сам только что сказал, что я не имею к этой истории никакого отношения.

— Я сказал, что ты не убивала. А отношение имеешь самое прямое. Посуди сама, о чем мы с тобой целый час уже разговариваем.

Кресло дернулось.

— Нет уж, ты говори точнее, понятно говори. Ты меня совсем запутал. Вот целый час действительно ходим — и ни с места. Ты же сам сказал, что точно знаешь — убивала не я, но вдруг все так поворачивается, что мне опять не легче. — Напора в ее речи было мало, она боялась напирать, моя таинственность ей казалась опасной — вдруг надавишь, а там все вылезет.

Она, кажется, шмыгнула носом, интересно, от холода или от чувств? Телега наша остановилась. Я молча смотрел на пруд, в том его углу, рядом с которым оказались в этот момент мы, то возникала, то сникала мягкая осенняя рябь. Этот угол был гаванью для большинства опавших, но оставшихся на плаву листьев. Мариночка достала платок и сдержанно потрубила в него.

— Послушай, Илюша, а откуда ты знаешь, что не я, а?

Я, разумеется, не ответил, она и сама не смогла надолго остановиться на этом вопросе, ее увлекло развитие собственной мысли:

— Но если не я, то, значит, или Платон Сергеич, или Равиль?

Смешная у нее интонация, с отчетливо заметным креном в недоговоренность, как ей кажется, известную только ей. Ну-ну.

— Ты очень умная, Мурка, мне нравится ход твоих размышлений. Если не ты, то или Платон Сергеич, или Равиль. Если не ты и не Равиль, то Платон Сергеич.

— А почему не Равиль?

— А почему не ты?

— Пошел к черту! Тоже мне выискался. — Она помолчала, закурила и, выдохнув первый дым, положила мне голову на плечо. — Слушай, Илюшечка, что делать-то будем?

— Наверное, поедем домой, нагулялись.

— Это нечестно, Илюшечка, ты что-то знаешь и совсем мне не говоришь. Я заплачу сейчас. Хоть чуть-чуть мне намекни. Ну, кто? Равиль? Платон Сергеич? Ну, и не я в самом деле!..

— А если и не ты, и не Равиль, и не Платон?

— Ну, это все равно что все. Ладно, поехали домой. Не хочешь говорить, и не надо.

Уж не знаю, чем питалась эта ее внезапная бодрость, но я был уверен, что она не повредит расследованию.