Давай поговорим! Клетка. Собака — враг человека

— Не слишком легко, но в принципе можно. Но вы должны учесть две вещи: я поработал ломиком, чтобы вытащить пленника. И еще то должны учесть, что пленник этот был связан.

Анастасия Платоновна тоже потрогала железные путы своего прежнего мужа.

— Надо отдать должное Васечке, он незаурядный педагог. Он сумел заставить даже такого ученичка, как этот… усвоить кое-какие уроки. Надо понимать, что таким способом этот шалый бандит отомстил за пережитые унижения своему гуру. Успел усвоить из его бесед, что наибольшее удовлетворение приносит эстетически обставленная месть.

— Какая же тут эстетика, Насть, — поморщился Георгий Георгиевич, снова прикасаясь к раскуроченной решетке.

Анастасия Платоновна посмотрела на него с плохо скрываемым раздражением.

Журналист пожал толстыми плечами и пошевелил толстыми губами. Он чувствовал, что звезда подиума что-то недоговаривает, и страдал, не смея спросить, что именно.

— Кроме того — ревность, — сказала Анастасия Платоновна.

— Ревность?! — модельер брезгливо фыркнул.

— Ну, помните: мы в ответе за тех, кого приручили.

— То есть? — переспросил опять не все понявший журналист.

— Когда приручаешь что-нибудь мелкое, мышь, то, предавая ее, не навлечешь на себя других последствий, кроме переживаний морального характера. Но когда приручаешь такого монстра…

— Что вы понимаете под словом «приручил»? То, что спал с ним?

— А ну вас к черту. Ре-пор-тер, — зло сказала Анастасия Платоновна.

Снова все собрались на кухне. «Ре-пор-тер» явился последним и смущенным.

Анастасия Платоновна разговаривала с Таней. Они собирались навестить сторожку.

— Сейчас, сейчас, я только подготовлю шприц.

— Не надо торопиться, я подожду, — поощрительно улыбнулась хозяйка дачи, — Георгий Георгиевич, хотите пойти с нами?

— Нет, нет, я уже видел, — с неделикатной торопливостью отказался тот и полез в карман за куревом.

Через минуту оставшиеся на кухне мужчины наблюдали сквозь залитую солнцем призму застекленной веранды, как Таня и Анастасия Платоновна идут по щиколотку в траве к подразумевающейся в глубине зарослей сторожке.

— Бедная девочка, — сказал модельер, отделавшись от первой порции дыма, — брат при смерти, отец в больнице.

— Нет, отец здесь!

— Здесь?

— Он слегка повернулся в смысле психики, но тихо. Рекомендован семейный уход.

— Какой же уход? Ведь маман, насколько я понимаю…

— Вы понимаете настолько, насколько нужно. Но она, старуха, счастлива. Она уверена, что к ней вернулся ее любимый муж-фронтовик, храбрец, герой. А ему только того и надо, чтобы его считали настоящим фронтовиком, прошедшим все поля сражений с высоко поднятой головой.

— Что значит «считали»?

— А, вы этого еще не знаете? Выдумал себе биографию, старый козел. Даже не выдумал, у брата украл, а сам всю войну служил охранником в лагерях, а потом выучился на следователя. Судя по рассказам отца, редкостная был гадина. Мастер, большой мастер своего дела.

— У каждого мастера своя Маргарита, — тихо сказал кутюрье, блеснув одновременно и начитанностью, и ироничностью.

31

Дня через три, в час небесно-тихого подмосковного заката, можно было наблюдать на бывшей даче генерала советской металлургии идиллию. В чистенько убранной сторожке сидели рядком-ладком на панцирной кровати, застеленной байковым одеялом, старик со старухой. Бабочка порхала вокруг соломенного абажура. На стене в аккуратных рамочках — несколько фронтовых фотографий и бумажная жалкая иконка на самодельной полочке.

Старуха прижимала голову безмолвного старика к высохшей груди, осторожно плакала и напевала мелодично, но конспиративно: «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой».

На веранде сидела их младшая дочь, тусклая настольная лампа освещала поверхность стола, покрытую чистенькой скатертью и множеством скомканных листков бумаги из детской тетради в клеточку.

Таня сидела, обхватив голову руками, а на листке, который лежал перед нею, читалось:

Евмен Исаевич,

Я вас люблю, чего же…

Собака — враг человека

1

Вот парк таинственный и мрачный, вот кленов облетевших ряд, и на ветвях ветлы невзрачной листы последние горят. Плывет семейство тихих уток по глади темного пруда, и воздух кисловат и чуток, и сотрясается, когда из-за стены высоких елей, от мест общественной гульбы несутся визги каруселей и стоны духовой трубы. Но запахи листвы сгоревшей, и стайки скучных бегунов, и этот ритм надоевший…

— Хватит!

— Чего хватит?

— Ныть. Ныть хватит.

— Я не ною.

— Тогда ты скулишь.

— Как собака?

— Как.

Они пересекли асфальтированную аллею и углубились в заросли.

— Теперь тихо. Эта куча где-то совсем рядом.

Они шли медленно, осторожно раздвигая полуголые влажные ветки, оглядываясь и принюхиваясь. Они пробирались по замусоренному сырому подлеску, они подкрадывались. Молодые люди, а может, юноши. Еще не парни, но и не мальчики. Таким уже выдают паспорта, но еще не берут в армию.