Давай поговорим! Клетка. Собака — враг человека

— А-а… — он стал сбивчиво рыться в карманах, таращась на «сынка» тусклыми глазками.

Ключ наконец явился. Отдавая его, Василий Андреевич хотел что-то сказать, но не успел, так и остался стоять с приоткрытым ртом, глядя, как Никита забирается под кровать, выволакивает на свет старинную деревянную укладку, распахивает ее и начинает нервно в ней рыться.

— Сынок…

Тряпки, куски бечевки, жестянки из-под халвы и леденцов, свечи, расшитые подушечки, сломанный будильник, открытки.

— Я что тебе скажу.

Связка писем, другая связка. Кому, от кого, Никита смотреть не стал, ибо обнаружил на дне в левом углу то, что было ему подсказано матерью — маленькую плоскую шкатулку. Металлическую, невзрачную, воткнул ключ. Он дал матери клятвенное обещание, что не поинтересуется ее содержанием до самой ее смерти. Не поинтересуется, если любит ее. Никита любил свою мать и уважал, поэтому обещание выполнил. Теперь он никому ничего не был должен.

— Погоди, — просипел Василий Андреевич, — погоди, я тебе объясню…

Шкатулка открылась, на дне, выстланном синим вытершимся бархатом, лежал листок бумаги. Никита прочитал, не вынимая листок из шкатулки: «Москва. Савелий Никитич Воронин».

— Москва, — прошептал Никита, поднимаясь с колен.

— Не Москва, сынок, не Москва, — бормотал отчим, схватившись обеими руками за грудь, — я все тебе объясню. Все не так. Не Савелий!

Не глядя в его сторону, Никита вышел в смежную комнату, звучно топая черными каблуками. Он вообще казался слишком крупным для этого дома, неумещающимся. Вышел и почти сразу вернулся с синей спортивного вида сумкой.

Увидев сумку на плече пасынка, Василий Андреевич убито опустился на табурет, продолжая хвататься за грудь и шепча свое прежнее, надоевшее:

— Сынок, все не так. Объясню.

Оглядевшись по сторонам (не забыл ли чего), Никита резко вдруг наклонился к нему и злобно прошептал в левый глаз:

— Какой я тебе «сынок»?!

Отчим жалобно захлопал глазами и жалобно, слезливо попросил:

— Не уезжай! Не делай этого! Бог тебя накажет!

В ответ Никита только дернул щекой и, круто обойдясь с дверью, вышел на веранду, туда, где готовилась поминальная закуска. Женщины, стоявшие у плиты, молча и внимательно глядели на него. Они слышали то, что произошло в комнате. Одна из них решилась на неприязненный вопрос.

— Ты что, впрямь уезжаешь?

Никита глянул на часы.

— Через час поезд.

— Подожди до завтра.

— Я не могу ждать до завтра.

— А поминки?

Никита прищурился.

— Она мне простит.

3

Только что закончилась очередная серия латиноамериканского сериала. Задыхаясь, поползли по лестницам пятиэтажки одинокие старухи, чтобы, собравшись на скамейке у подъезда, пересказать друг другу только что увиденное. Когда обмен мнениями был в самом разгаре, к скамейке подошел белобрысый юноша, прилично, хотя и по-современному одетый. Подошел и громко пропел:

— Здравствуйте, бабуленьки!

Бабки остолбенели. Совсем к другому типу общения с нынешними молодыми людьми они привыкли.

— Здравствуй, коли не шутишь, — сказала самая толстая и самая авторитетная старуха. Недоверчивость, смешанная с удовлетворением, звучала в ее голосе.

Денис Зацепин вытер несуществующий пот со лба и, картинно отдуваясь, уселся на край скамейки.

— Уф.

— Что с тобой? — спросила знающая жизнь толстуха, подмигивая одним глазом заинтригованным товаркам.

— Умаялся я, бабуленьки.

— С чего бы это?

— Перетрудился?

— За девками бегать устал?

— Или от школы?

Наперебой полезли с ироническими расспросами теряющие бдительность телезрительницы.

— Да нет, — мрачнея ответил Денис, — друга ищу.

— Друга?

— Ну да. Где-то здесь он живет. Сашей Петровым его зовут.

— Саша?

— Петров?

— Кажись, нету тут таких.

— Я точного адреса не знаю. Не запомнил. А надо его обязательно предупредить.

— Да что такое?

— Да контрольная. Он не знает, что завтра контрольная по математике. Если не подготовится… — Денис горестно махнул рукой, — не видать ему медали.

— А ты по телефону позвони.

— Пробовал. Неисправен он у них, видно. После третьей цифры идут гудки.

— Да-а…

Проникаясь драматизмом ситуации, старухи напрягали свои мозги, стараясь вспомнить хоть что-нибудь о попавшем в сложную ситуацию медалисте Петрове.

— Нет, нету тут такого.

— А может, примета какая, какой он?

— Какой, какой? — очень притворно задумался Денис, — а, вот — собака у него есть.

— Собака? Какая собака?

— Да здоровенная. И всех грызет. Породы не знаю, только он сам жаловался: стонут от нее все вокруг.

— Собака? Кусается? — старухи добросовестно отработали и эту версию.

— В третьем корпусе есть одна, — задумчиво сказала бабка, которую все знали под именем Ниловна, — только она…

— Что она? — оживился лучший друг Петрова Саши, — кусается? Воет по ночам?

— Цапает, конечно.

— Ну и что еще?

— Только маленькая она. Черненькая. Ушки торчком. За пятки норовит.

Денис разочарованно покачал головой.

— За пятки не совсем то. Не совсем.

— Ну, кусает это что. Укусила и пошла. Хуже, когда лает, — ввалилась в разговор авторитетная бабка.

— Собака лает, ветер носит, — выступила с народной мудростью востроносая карга в платочке.