«Давай полетим к звездам!»

Минута-другая и начались изменения зрения. Кровь плохо поступала к голове и глазам. Вектор перегрузки гнал ее в нижнюю часть тела, к ногам. Стали блекнуть, однотонно сереть и исчезать цвета. Настенные панели корабля, иллюминатор, пульты - все теряло цветность, линяло, бледнело, и в конце концов, стало резко черно-белым, почти без оттенков. Как будто в цветном телевизоре вышла из строя система установки цвета.

Человек устроен так, что может привыкнуть ко всему. Наверное, и мой организм хотя бы на какое-то время привык, смирился с этим новым черно-белым миром перегрузки. Но это было только начало испытаний.

Корабль все глубже погружался в атмосферу, сбрасывая скорость и тормозясь. Перегрузка “решила”, что еще недостаточно расплющила меня и Макарина. Последовал еще один нажим, резкий и ощутимый.

И снова первыми отреагировали глаза. Стал сужаться угол зрения. Тьма пеленой поднималась отовсюду - сверху и снизу, слева и справа. Я медленно проваливался в бездонную яму с темными краями. Скользил из этого мира в длинный колодец с непроницаемо черными стенами. Все, что было перед глазами, - оборудование кабины, крышка выходного люка, приборы управления, - “уехало” на несколько метров вперед. Было очень странно и непривычно смотреть на собственные руки и колени, которые постепенно “вытягивались” вдаль и всасывались в бесформенное светлое пятно. Пятно переливалось световыми бликами, а от висков и переносицы на весь обозримый мир медленно наползала черно-серыми облаками мгла...

Дышать стало невероятно трудно. Невидимая сила сжала ребра, давила на грудь, самым немыслимым образом выгибала позвоночник. Мне не хватало воздуха. Он собрался под стеклом гермошлема и ни за что не хотел лезть в сжатые объятиями перегрузки легкие. Пот струйками полз по лицу, собирался в глазницах, щипал глаза. Хотелось широко, по-рыбьи, раскрыть рот, чтобы поймать последние пузырьки убегающей куда-то в пространство воздушной смеси. Сознание меркло и туманилось, я совершенно перестал понимать, где нахожусь и что со мной происходит.

Ощущения притупились. Осталась только тупая постоянная боль в груди и вальсирующие в призрачном танце пятна света перед глазами.

Последние остатки воздуха возмущенно вскипели и стремительно рванулись вверх из легких. Ужас холодной лентой сжал горло, и я что есть мочи заорал. Но вопля не получилось. Услышал лишь собственный, сдавленный и хриплый стон.

Сердце гулко грохотало где-то под челюстью, незримые молоты били в виски.

Попытался судорожно ухватить губами последний пузырек воздуха. Но прозрачный шарик рванулся прочь, уносясь к звездам, к Солнцу, к жизни.

Меня накрыла и стала душить мутная пелена беспамятства. Мягкая, душная и тяжелая, как огромное ватное одеяло.

...Дуло пистолета. Немец в черной униформе. Ужас и смерть...

Мартын Луганцев и его собеседники - 9 (записки журналиста) ДОНОС КАК СРЕДСТВО ЗАЩИТЫ

...Обсуждая мой визит к Мозжорову, мы засиделись допоздна, и в ту ночь Инга осталась у меня. Впрочем, она бы и так осталась, без “повода”.

Она лежала рядом, прижималась ко мне горячим от любовных ласк телом, положив голову на плечо и обнимая левой рукой. Ее дыхание легким ветерком скользило по моей щеке.

От Инги исходило что-то большее, чем тепло. Это нечто входило в мое тело, разливалось умиротворяющей волной. Я совершенно отчетливо вдруг осознал, что мы с ней - одно целое.

Сердце кольнуло кинжалом. Павел Петрович Синицкий...

Нет, с этим больше жить нельзя.

- Инга, - тихонько позвал я.

- Да, милый, - шепот, как тихий перезвон колокольчиков.

- Мне приказали написать на тебя донос, - произнес я. Губы сразу же одеревянели. Слово было сказано.

Она напряглась моментально. Я не ожидал такой реакции. Будто только и ждала моих слов. Голова Инги по-прежнему лежала на плече, она была рядом, но волшебное тепло, исходившее от ее тела, вдруг исчезло, и зев бездонной пропасти открылся между нами.

- Меня вызывали в первый отдел. Некто Синицкий Павел Петрович, полковник госбезопасности. Он хочет, чтобы я написал все, что знаю о тебе.

Она резко отпрянула. Отбросила одеяло и села на кровати.

- Ты не шутишь?

- Нет, - от ее слов повеяло ледяным ветром. Мне стало холодно. - Это правда.

- И что же интересует госбезопасность? - Инга смотрела на меня, не отрывая взгляда. Свет уличных фонарей пробивался сквозь шторы, падал на ее лицо и глаза казались темными, как сама ночь. Темными и холодными.

“Вот и все, - вяло подумал я. - Вот все и кончилось”.

- Синицкого интересуют твои взгляды на мир, - произнес я. Двигались только мои губы. Тело стало безжизненной колодой. - Все, что ты думаешь о политике и обществе.

- Ах, это... - она пренебрежительно взмахнула рукой. - И все?

- Синицкий сказал, что дело как-то связано с твоими родителями, - я заговорил быстрой скороговоркой, словно боялся не успеть сказать ей все. - И еще... Он пообещал добиться моего и твоего увольнения из газеты, если я не напишу донос. И выселить нас из Москвы...