Давай постреляем?

– Я не могу оставить вас без телефона, – пан Ветр кивнул Райяну, и тот подошел ко мне, протягивая новенький мобильник.

Я стояла, точно окаменевшая. Райян простоял секунды две, затем положил мобильник к моим ногам, точно цветы.

– Прощайте, – произнес пан Ветр, и оба они двинулись прочь.

Дойдя до поворота, пан Ветр обернулся.

– Возьмите телефон, начинается дождь! – произнес он, прежде чем скрыться.

На мое лицо и шею и в самом деле стали падать холодные дождевые капли.

– Ты знаешь, Инга, я остаюсь, – сказала я сестре в тот же вечер. – Буду помогать тебе по хозяйству, сидеть с детьми.

Инга молчит, понимающе смотрит на меня. Сестричка прекрасно осознает, что я мелю чушь. Какое хозяйство, какие дети...

– Работы все равно нет... – нервно дергаю я шеей. – В России предлагают небольшую, но с текстом роль в сериале «Мент на водосточной трубе».

– Тебе надо отдохнуть, Расма, – произносит наконец Инга. И, немного выждав, осторожно спрашивает: – А этот парень... Он даже адреса не оставил?

– Сказал, что сам его не знает...

Мы с Ингой обе беленькие, без краски. И на этом наше сходство кончается. Инга выше ростом, у нее большая грудь, мягкий толстый животик, такие же основательные бедра, крепкие сильные ноги. Глаза небольшие, серые, все время так хитро прищурены и необычайно зорки, точно она видит каждого насквозь. И в первую очередь меня.

4

Как ни странно, я прожила в деревне целых четыре месяца. Таскала воду, сидела с племянниками и даже пекла пироги. О, это был нешуточный подвиг! Односельчане деликатно здоровались со мной на улице, уже не бросая косых взглядов и не перешептываясь за моей спиной. Эдгара я с тех пор не видела – говорят, он куда-то уехал. В городе его тоже не было – поговаривали, что господин композитор где-то в Канаде у каких-то дальних родственников...

Я решила написать повесть. Повесть о красивых людях и о том, как невесело им живется. Придумала первую фразу первой главы: «Всякая праведная жизнь в итоге имеет одну-единственную корыстную цель – попасть в Рай...» Дальше не писалось. Про себя, про двух до сих пор живущих во мне светлокудрых девочек, не хотелось. Про Валеру-Вальтера... А что я о нем знала?! Вот Эдгар знает – мясник, профессиональный убийца, оккупант. Написать про Эдгара? Но я не считаю его красивым человеком... Как и в каждой деревне, у нас имелся собственный дурачок. Юродивый по имени Паале. Этот Паале, сколько я его помню, всегда находился в одном возрасте и в одном душевном состоянии. Он никогда не плакал и не смеялся. Ему было не о чем плакать и не над чем смеяться. Над Паале никогда не издевались, но частенько зло подшучивали. В таких случаях он удивленно вскидывал свои круглые совиные глаза и удивленно спрашивал: «А что я тебе сделал?» Паале и в самом деле никому ничего не сделал – ни плохого, ни хорошего. С хорошим ладно, шут с ним. Главное, что плохого не делал. Паале точно попадет в рай. Обязательно, причем именно потому, что у него нет такой цели... У него вообще нет цели.

У меня тоже... Нет, цель появилась – я решила написать стихотворение. Точнее, слова для будущей песни. Первая строчка пришла сама собой: «Я нарисую солдата...»

Прошло около часа. Я ничего не написала, ни первой главы, ни стихов для песни. Солдата я тоже не нарисовала, так как рисую из рук вон плохо, а плохо нарисованный солдат мне не нужен. В ту ночь мне приснился Эдгар. Такое зрелище я видела впервые. Он стоял на пыльной дороге, вдоль которой валялась искореженная бронетехника, мотки колючей проволоки. Господин композитор заметно нервничал, с опаской поглядывая на грозно высившиеся в конце шоссе заснеженные, скалистые горы. А с другой стороны, всего в нескольких метрах, стоял белый рояль.

– Ну вот, Расма, ты этого хотела? – нервно бросил мне Эдгар.

– Ничего я не хотела, Эдгар... – ответила я.

– М-да... – неопределенно произнес Эдгар и нетвердым, каким-то неуклюжим движением уселся за рояль.

Он начал было наигрывать что-то из Шопена, но быстро сбился, точно запутался в звуках, потерял ритм. Затем взялся за что-то более медленное – получилась какая-то механическая, отточенная игра: точно за клавишами сидел механический робот со специальной музыкальной программой внутри. Но вскоре он вновь сбился: видно, программа и программисты оставляли желать лучшего. Он пытался было сыграть самый обыкновенный трехаккордный блюз, но опять не выдержал ритма, и все звуки слились в дисгармоничный шум.

– Вот видишь, – обреченно произнес Эдгар, не глядя на меня. – Теперь я должен идти туда... – он дернул головой в сторону гор и искореженного танка. – Туда... – повторил он, не отрывая взора от дорожной грязи.

Никогда мне еще не снился Эдгар. И дорожная пыль, и высившиеся над ней железные громадины бронемашин.

– Инга, а что говорят об Эдгаре? Куда он запропал? – спросила я вечером сестру.

– Исчез, знаешь ли... – покачала головой Инга. – Как сквозь землю... Да ты за него не переживай – такой нигде не пропадет. – Инга зло усмехнулась. – Было бы по кому страдать.