Давай сыграем в любовь

Помню, как Клим учил меня на велосипеде кататься, а я его — на роликах. Как он смешно падал и медведем ревел, что больше никогда и ни за что не встанет на эти «ходули», а на следующий день сам тащил меня в парк. И я падала с двухколёсного монстра, только Клим всегда ловил. Он никогда не позволял мне упасть: ни с велосипеда, ни потом, когда на смену победам приходили поражения. Он всегда был рядом. Он стал моим продолжением, всегда поддерживал так легко, идеальный и безупречный. Моя вечность.

Вечность, которую я умудрилась забыть.

И сейчас я лежу на кровати, не сводя глаз со спящего Тишки, и впервые за всю свою жизнь молю Бога, чтобы это все быстрее закончилось. Именно сегодня, когда Тишка обнял меня и сказал: «Ничего не бойся, мама. Наш папа супелгелой, он нас спасет», — я вдруг остро поняла, что устала. И так банально хочу семьи, детей и небольшую школу танцев, о которой грезила с самого детства. Я хотела снова быть Кирой Ленской, девчонкой, влюбленной в жизнь и одного невыносимого Беса. Хочу снова почувствовать себя счастливой и любимой. Не просыпаться каждое утро с мыслью о том, удастся ли сегодня выбраться из этого дерьма, названного моей жизнью. Не смотреть на дисплей с ужасом, что самый дорогой человек на этой планете, может умереть. Я думала, умру прямо там, на детской площадке Центра, когда получила фото Клима через прицел, а следом еще с десяток. За Климом следят и в любой момент могут нажать на курок, если я не выполню их требований. Всего одно: привезти Тишку в частную клинику за городом. В ту самую, где Мэт спрятал и Димку.

Я выхожу из машины такси с сонным Тишкой на руках. Улыбаюсь, когда он обнимает меня за шею и доверчиво утыкается носом в шею. Такой маленький и беззащитный. И боль скручивает в жгут внутренности, опаляет злостью на человека, что встречает нас на крыльце клиники.

Выглядит безупречно в темных брюках и футболке-поло. Светлые волосы зачесаны назад, а в длинных музыкальных пальцах — папка.

— Здравствуй, детка, — улыбается. — Рад тебя видеть.

— Не буду врать, что это взаимно, — удобнее перехватываю Тишку и бросаю короткий злой взгляд на подавшегося ко мне охранника.

— Мне кажется, тебе лучше отдать мальчика, — осторожно подсказывает Мэт. И в его спокойствии холодный приказ. Только я давно разучилась его бояться.

— Тимофей останется со мной или иди к черту, — парирую спокойно. — Где Дима?

— Дима, — усмехается, отступая и пропуская меня внутрь. — Дима с родителями.

Застываю, чуть пошатнувшись, но вовремя беру себя в руки, потому что на руках спит Тишка. А он бесценен.

— Что значит: с родителями? — голос подводит и Мэт понимающе усмехается.

— Идем, — он все-таки подталкивает меня вперед и я переступаю порог клиники, седьмым чувством понимая — это все, конец, обратного пути не будет. Оглядываюсь на стеклянные двери, автоматически закрывающиеся за нашими спинами, и боль острой иголкой протыкает сердце. Судорожно вдыхаю. — Отдай ребенка, с ним ничего не случится. Даю слово.

Усмешка кривит губы.

— Твои слова ничего не стоят, Матвей Пригожин.

Он все понимает и кивает куда-то в сторону. Прослеживаю его взгляд и вижу своего Димку. Ему семнадцать, но он такой щуплый, бледный, что не дашь и больше пятнадцати. Напротив на диванчике сидит сухопарая женщина в темном платье и что-то увлеченно рассказывает Димке, держа его за руку. И у меня сводит горло, потому что она так похожа на мальчишку в инвалидном кресле, которого я столько лет считала своим братом. Странно. Я уже почти сутки все помню, но у меня даже в мыслях не возникло отказаться от Димки. А теперь…я смотрю на улыбающегося Димку, называющего эту улыбчивую женщину мамой, и ненавижу тот день, когда не послушала своего хореографа и села в тот чертов самолет. Когда своим желанием быстрее увидеть Клима я потеряла десять лет жизни. Потеряла саму себя.

— Зачем? — всего один вопрос, который мучает с самого первого дня моей встречи с Мэтом. Вопрос, на который я не знала ответа все эти десять лет.



— Его матери нужны были деньги на лечение меньшей дочурки. Она нам старшего пацана, а я ей — поддержку первого и лечение второй. Все просто.

— Весь этот…спектакль зачем?

— Мне нужно было идеальное оружие против Чехова. И ты им стала.

И он рассказал. Уже в этой пустой комнате с одной огромной кроватью, стоя у окна, Мэт признался, что Клим, мой Клим — его сводный брат. Брат, отнявший у него все.

— Когда я нашел тебя в психушке, то не сразу понял, кто ты, — и в его словах сквозит злоба. Господи, Мэт, в кого ты себя превратил? — А потом…потом стало даже интересно наблюдать за тобой. Трахать тебя. Подкладывать под других. Забавно было сделать шлюхой ту, кого мой братец боготворил. А потом вернуть ему…

— Забавно… — эхом повторяю. — Забавно, что у тебя ничерта не вышло. По всем пунктам. Ты проиграл, Матвей.